Страница 144 из 149
Вот и сейчас, спустя столько времени, я по-прежнему думала о Викторе. И, как и много лет назад, говорила сейчас с ним, мысленно обращаясь к любимому словами из песни:
«Как ты живёшь, чем дышишь? Какими дорогами ходишь? Какие интересные вещи случаются в твоей жизни? О чём ты думаешь, когда идёшь по заснеженным улицам? Рад ли ты был этому тёплому ноябрю? Ты кушал сегодня? Тепло одеваешься? И есть ли кто-то, кто греет тебя ночами? Помнишь ли ты наши ночи? Помнишь ли имя София…?»
* * *
Прошёл уже месяц, как Илья ушёл из семьи и поселился у меня. Многие знакомые осуждали меня, открыто игнорировали, называя «разлучницей» и «стервой». Мама смотрела с укором, папа требовал расстаться с Ильёй, а сестра презрительно поджимала тонкие губы и называла меня беспринципной.
Меня уже порядком утомило такое отношение окружающих, и вообще вся эта ситуация. Разве я многого хотела? Всего лишь маленький кусочек счастья, свой островок покоя, лучик света в своей непутёвой жизни. Ну чем я хуже других?! Я тоже хочу семью, любящего мужа, детей. Почему бы даже не с Ильёй? И пусть семейное благополучие не восполнит отсутствие любви, но, тем не менее, это приличная альтернатива. И разве я виновата, что Илья не смог ужиться со своей женой и вернулся ко мне? Я, ко всему прочему, не уводила его из семьи. Он сам ко мне вернулся.
Но это никого не волновало. Для всех виновной была я одна. На меня обрушился поток критики и осуждения. Меня обвиняли в том, что я вернулась и разбила образцовую семью. Меня ругали, поливали грязью и даже ненавидели.
Да, когда ты успешен, твой успех и взлёт многим становится поперёк горла, считается случайным, незаслуженным и даже раздражает. Поэтому больше всего люди радуются твоим ошибкам и падениям. Внешне, скорее всего, будет проявляться радость общения и восхищение. Но, стоит только слегка оступиться, и, словно только этого и ждали, на вас набрасывается стая стервятников и шакалов, готовых растерзать в клочья, вымещая затаённую злобу и зависть.
Я уже неоднократно наблюдала подобные метаморфозы, и даже испытывала на себе, поэтому знала, как надо правильно себя вести в таких ситуациях. Я просто перестала обращать внимание на критику и осуждение, ходила с гордо поднятой головой и общалась с окружающими с обезоруживающей открытой улыбкой.
В конце концов, все разговоры утихли, буря улеглась, и нас оставили в покое.
* * *
Прошёл ещё месяц. Я смирилась с тем, что рядом со мной был Илья. Его пылкая любовь, точно, как в юности, согревала меня, проливалась бальзамом на мою истерзанную душу.
Я вжилась в роль хозяйки. Мне нравилось заниматься домом, обустраивать наш совместный быт, пока Илья был на работе. Жизнь вошла в спокойную размеренную колею. Даже родители успокоились и смирились.
Днём я хлопотала по дому, готовила еду, ходила в магазин за продуктами, встречалась с подругами. Вечером, по возвращении Ильи, мы ужинали вместе, затем смотрели что-нибудь по телевизору, или шли гулять, в кафе или в кино.
В выходные дни мы навещали друзей или родителей, или же принимали гостей у себя дома. Мы даже подумывали завести в скором времени собаку.
Если бы меня сейчас увидел кто-нибудь из столичных приятелей, он, скорее всего, не узнал бы меня, настолько я изменилась. От той блистательной Софии по прозвищу «Марго» не осталось и следа. Весь лоск и шик растворились в повседневном однообразии неяркой провинциальной жизни.
Мне даже стала нравиться такая жизнь. Мне никуда не надо было спешить, не надо было бороться за место под солнцем, стараясь опередить конкуренток; не надо бояться пропустить какой-нибудь приём или раут, где собираются «нужные» люди; не надо торговать своим телом, чтобы продвинуться в карьере. Больше ничего этого не нужно.
Вместо этого уютная квартирка в небольшом городишке, домашний очаг, вид из окон на тихую улицу и долгая, спокойная жизнь впереди. Возможно, в этом покое и заключалось своеобразное альтернативное счастье? Не знаю. Поскольку всё моё запланированное спокойствие в один миг перевернулось, было разрушено и забыто навсегда.
Однажды холодным январским днём в моей квартире раздался звонок…
ВМЕСТО ЭПИЛОГА.
1.
– Одиночество… Вот мой удел на долгие годы, что ждут меня впереди. Вот цена, которую я плачу за собственные ошибки, за гордыню и высокомерие, тщеславие и амбиции. Как глупо… нелепо, смешно и глупо… Как посмеялась надо мной судьба. Казалось, всё в жизни есть: успех, достаток, любовь. Казалось, всего уже достиг, все вершины уже покорены, и впереди остаётся лишь наслаждаться благами, лишь желать и щёлкать пальцем – и всё у твоих ног. Ах, как я ошибался, думая так. Как ошибался. Моя главная вершина, мой «Эверест» только ждал меня. И вот, когда настало время, я спасовал. Я пренебрёг, я растоптал, унизил, уничтожил. И вместе с ней, с её любовью я уничтожил и себя. Ирония, злая шутка… Лишь потеряв её, утратив безвозвратно, я понял, как нуждался в ней, лишь в ней одной. Лишь тогда увидел, что без неё всё серо и уныло, однообразно и убого. Всё, что было до неё, всё пыль, фон. Почему я был так глуп и слеп? Почему не увидел истину раньше? Ещё тогда, в самом начале, зачем так грубо оттолкнул её, надругался над любовью, унизил чувства? Нет, такое невозможно простить.
Так размышлял пассажир салона первого класса самолёта, совершавшего рейс из Лондона в Киев. Молодой красивый мужчина напряжённо всматривался в ночное окно иллюминатора, и вёл мысленный диалог с самим собой. Воспоминания и сожаления одолевали его, жгли память. Это был Виктор. Он думал о Софии. Его глаза были подёрнуты грустью, губы плотно сжаты, а лоб между бровей прорезала глубокая складка.
Не спалось. Меньше чем через час он приземлится дома, в Киеве. Но это не радовало, даже после года странствий и скитаний по Европе в поисках чего-то утраченного – не радовало. Здесь его никто не ждёт. Впрочем, его нигде не ждут: не горит домашний очаг, чтобы согреть его после холодного морозного воздуха; не сидит у камина, считая часы и минуты до встречи, любимая; не выйдет навстречу она, единственная и такая необходимая.
В последнее время он мало спал и много думал, наверное, больше, чем за всю прожитую жизнь. Он вспоминал, он вёл диалоги, он ругал себя и смеялся над собой же: над своей гордыней, над глупостью и снобизмом, которые ошибочно когда-то принимал за успех и возвращал дерзостью, отстраняясь от людей.
Вот и сейчас он, как обычно, думал о ней, о своей Софии, мысленно просил прощения и говорил о своей любви.
– Нет, я определённо ничего не смыслю в жизни. Я не разбираюсь в женщинах, не знаю, как сделать их счастливыми. Возможно, я имел успех у женщин. Да, я мастер лёгкого флирта и отношений на одну ночь. Наверное, я должен был бы этим гордиться. Да чего уж там, до недавнего времени я этим гордился. Но вот, когда коснулось чего-то настоящего, более серьёзного, более глубокого, чем то, к чему я привык, я оказался беспомощным и жалким, не в состоянии оценить, разглядеть, понять. Вместо этого я поспешил избавиться от того, что было непривычно, непонятно, что казалось смешным и несущественным. Я говорю сейчас о твоих чувствах, София, о тебе и твоей любви – любви ко мне, недостойному. Я настолько привык принимать всё, как должное, что моя развязность и пресыщенность помешали мне рассмотреть в тебе то истинное и единственное, что мне нужно. Нет, я не пытаюсь оправдать себя сейчас. Просто ты одна, кого я на самом деле любил, по-настоящему любил и с кем хотел быть вместе.
Больно сознавать, что, когда судьба подарила второй шанс – шанс всё исправить и вернуть тебя, я и тогда не сумел уберечь тебя. Прости, милая, за ту жуткую, пошлую сцену с Кариной. Мне нет оправданий. Лишь моя вина, я знаю, и готов нести наказание. И я наказан горькими сожалениями и воспоминаниями. Они – это всё, что у меня осталось о тебе: твоя любовь, твои глаза и губы, твой нежный голос, шепчущий мне слова любви.