Страница 57 из 70
— Проводил?
Сейчас же он услышал, как задышал Иванов. Дышал Иванов всегда с полуоткрытым ртом, шумно вбирая воздух, одновременно ртом и носом. Точно нос у него постоянно был заложен.
— Восьмерка, — сказал Иванов.
Снова послышалось его сопенье. Через секунду Иванов добавил:
— Бубновая.
Во время игры Иванов обыкновенно имел при себе свою колоду карт. Прежде, чем назначить карту, он пробовал счастье: вынимал из колоды, спрятав руки назад, какую-нибудь карту, — какая попадется.
Сейчас в руках у него была бубновая восьмерка. Он держал ее за уголок, приблизив к губам. Пристально смотрел он на руки Цзын-Туна.
— Проводил? — опять спросил Цзин-Тун.
Иванов промолчал, как и в первый раз.
Казалось, он не слыхал совсем, что сказал ему Цзин-Тун.
Карты ложились на столе против Цзын-Туна, направо и налево, почти бесшумно одна па другую, двумя ровными кучечками.
— Восьмерки все не было.
Положив левую руку на плечо одного из играющих, Иванов вытянул шею, наморщил лоб; брови у него поднялись высоко; глаза мигали редко и коротко.
— Бита, — сказал Цзын-Тун.
Восьмерка упала налево.
Иванов вынул золотой и бросил его на стол.
Цзын-Тун теми картами, что остались у него в руках, пододвинул золотой к себе, действуя картами, как лопаточкой, и, не взглянув даже на Иванова, произнёс:
— Желаете?
Он смотрел теперь на человека в форме железнодорожного кондуктора, стоявшего как раз против него.
Иванов бросил на стол еще золотой.
— Я желаю, — сказал он.
Исподлобья он взглянул на Цзын-Туна и закусил чуть-чуть с уголка нижнюю губу.
Цзын-Тун слегка вздрогнул.
Он уже ожидал услышать снова стук тяжелых сапог Иванова но каменному полу…
Он нарочно возвысил голос, обращаясь к кондуктору, так как ожидал, что Иванов сейчас же, как проиграет, уйдет от стола и застучит сапогами. Иванов всегда отходил от стола после неудачной ставки.
Когда игра шла на два стола, Цзын-Тун умел по одному звуку шагов Иванова (если Иванов играл не за его столом) угадать, выиграл он или проиграл. Иванов тогда, ступая но полу, еле волочил ноги, словно на ногах у него были свинцовые гири.
Цзын-Тун одним глазом новел снизу-вверх в его сторону; черненький зрачок перекатился в угол глаза, и сейчас же веки медленно опять наплыли на глаза.
Иванов еще больше закусил губу, потом порывисто сунул руку в карман пиджака, задержал ее на мгновенье в кармане и немного с хрипотой проговорил:
— Другой золотой…
Его рука дернулась кверху, как-то нервно, с дрожью… На стол упал еще золотой.
— А карта? — спросил Цзын-Тун.
— Та же.
— Восьмерка?
— Восьмерка…
Глаза Иванова скользнули мимо играющих куда-то в сторону, в глубину комнаты.
— Пиковая, — произнес он и тяжело перевел дух.
— Пиковая?
— Да, пиковая.
Иванов опять сунул руку в карман. Видно было, как он перебирает в кармане пальцами.
На секунду в уголке правого глаза Цзын-Туна опять блеснул зрачок и сейчас же потух, словно потонул под веком.
Цзын-Тун кашлянул и стал бросать карты.
И на этот раз Иванов проиграл.
— Все? — спросил Цзын-Тун.
Иванов оперся левой рукой на край стола, согнув спину, и опустил на середину стола правую руку, сжав ее в кулак.
Когда он разжал кулак, — на столе оказалась кучечка золотых.
— Валяй! — сказал он и прямо в упор уставился на Цзын-Туна.
Грудь его тяжело поднялась и опустилась.
Цзын-Тун слегка побледнел…
Иванов откачнулся от стола, мигнул веками и выговорил с трудом, будто слова у него цеплялись во рту:
— Ну… я сказал.
— Карта? — произнес Цзын-Тун, совсем так, как Иванов, изменившимся голосом, двигая челюстями медленно и тяжело, словно помимо воли.
— Все та же!
— Бубна или пика?
— Пика!
Теперь Иванов выиграл.
Цзын-Тун поднялся со стула…
— Пойдем ко мне.
Он дернул Иванова за рукав.
Иванов в это время тасовал свою колоду. Он поднял голову и посмотрел на Цзын-Туна.
— А?
Глаза его не мигали, рот был открыт. Он смотрел на Цзын-Туна, но казалось, он его не видит и не слышит, и не понимает, что от него нужно Цзын-Туну.
— Пойдем, — повторил Цзын-Тун.
Только теперь Иванов его понял…
— Пойдем, — сказал он и двинулся от стола, положив свою колоду в карман.
Он шел вслед за Цзын-Туном, громко стуча сапогами, опустив голову и сунув руки в карманы пиджака.
Вдруг он схватил Цзын-Туна за плечо.
— Зачем?
Цзын-Тун оглянулся. На минуту в его глазах мелькнуло выражение испуга… Он словно колебался.
— Ну, идем, — сказал Иванов и опять опустил голову.
— Ты откуда достал деньги?
Иванов молчал.
Он стоял перед Цзын-Туном, опустив голову, как-то весь сгорбившись, держа руки в карманах пиджака.
— Ну!
— Достал, — сказал Иванов, подняв голову и вздернув плечи.
Глаза его широко открылись.
Цзын-Тун забарабанил по столу пальцами.
— Где достал?
Иванов пожал плечами.
— Мало ли где…
И он развел руки…
Пальцы Цзын-Туна выбивали по столу дробь все громче и громче.
И вдруг он неожиданно подступил к Иванову почти вплотную.
— Где, спрашиваю?
Он так и впился в лицо Иванова маленькими глазками.
Руки теперь он держал опущенными вниз, растопырив и согнув пальцы, как будто у него были не пальцы, а когти, и он собирался впиться ими в Иванова.
— Ну, где?
Иванов немного попятился.
Но Цзын-Тун сейчас же опять очутился возле него.
— Где?
Иванов оглянулся на дверь, потом растерянно поглядел вокруг.
— Убил? — зашептал Цзын-Тун, тоже оглядываясь назад. — Убил?… Слышишь?
Иванов побледнел.
— Ведь ты пошел проводить до вокзала?
— Зачем вокзал? — произнес Иванов все так же растерянно.
Неподвижным взглядом смотрел он в одну точку, продолжая разводить руками.
— Зачем?… Какой вокзал?…
— Убил? — снова зашептал Цзын-Тун. — Где ты девал этих барынь?
Иванов опустил руки и быстро-быстро зашевелил пальцами. Нижняя его челюсть тряслась. Глаза забегали по комнате и вдруг сразу, словно увидев что-то страшное, остановились.
Нижняя челюсть отвисла. Еле ворочая языком, он произнес:
— На пустыре…
— Значить, убил?…
— Не знаю…
Все так же быстро перебирал он пальцами.
Голову он держал прямо и прямо неподвижным взглядом смотрел перед собою.
— Как не знаешь?
— Не знаю, — повторил Иванов.
Он словно всматривался во что-то, что пока различал смутно и неясно.
— Не знаю.
Голова его затряслась.
— Не знаю…
А глаза все смотрели неподвижно, слабо, в одну точку.
— На пустыре? — спросил Цзын-Тун.
— Эге, — сказал Иванов. — Эге.
Он кивнул головой.
— Только я не убил.
И он затряс отрицательно головой.
— Нет?
— Нет…
Он снова тряхнул головой.
— Они копошились.
— Копошились?
— Да…
— Куда же они делись?…
На лбу Иванова выступили крупные капли пота.
— Не знаю.
— Может, ушли?
Он снова повторил:
— Не знаю.
Цзын-Тун поспешно оделся.
— Пойдем на пустырь.
— Пойдем.
Они отправились на пустырь.
— Где?
— Вон там.
Иванов протянул вперед руку.
— Там.
Он шел рядом с Цзын-Туном, прямо держа голову. Иногда он спотыкался. Но он все равно не глядел под ноги, о что споткнулся.
Он подвигался вперед как лунатик, как автомат.
Цзын-Тун тяжело дышал. Слова срывались с его губ отрывисто и глухо. Он силился разглядеть то, на что ему указывал Иванов, но ничего не видел.
Вероятно, и Иванов тоже не видел ничего, так как темень была страшная, но ему, должно быть, казалось, что он видит что-то…
Может-быть, он наполовину галлюцинировал.
Наконец, они почти наткнулись на два женских трупа…
Чтобы скрыть следы несчастных, их тела пришлось бросить в реку…