Страница 55 из 70
По улице в это время по неровной, изрытой копытами и колесами, совершенно пересохшей дороге с грохотом двигались пустые зарядные артиллерийские ящики. Чувствовалось, как содрогается почва и дрожат стены.
Когда Василий Никитич увидел деньги, грохот колес, оглушительный, немолчный, от которого дребезжали стекла в окнах, вдруг словно потух в его ушах.
Стекла перестали дребезжать…
Каким-то задыхающимся шопотом, широко раскрывая рот, он произнес, точно выдыхая из себя это слово:
— Жмуркин…
Потом сунул руки в чемодан между пачками.
— Фальшивые, — сказал Жмуркин… — Слышали, небось… Они в роде Наполеона… Хотят напустить их побольше, чтобы подорвать кредит.
— Молчи — зашептал опять Василий Никитич, — на… Только молчи…
И, выхватив дрожащими руками несколько пачек из самой середины, он подал их Жмуркину.
Но Жмуркин спрятал руки за спину.
— Бери сам, — сказал он грубо.
Брови у него сдвинулись. Невыразимое презрение изобразилось на его лице.
И, отступив назад к дверям, он произнёс сквозь зубы:
— Христопродавец…
Скривив губы, несколько секунд он молча смотрел на Василия Никитича, потом заговорил, все так же кривя губы:
— Правильно они про тебя поняли, что на тебя можно положиться… хотя, впрочем, что от тебя ждать…
Василий Никитич вскочил.
Он вспомнил, что час тому назад ему говорил Жмуркин.
Точно толкнуло ему что в грудь.
Опять загромыхали за окном колеса, задребезжали стекла… Казалось, не по улице, а в нем самом грохочут колеса и давят его.
— Гадина! — сказал Жмуркин. — Люди на смерть идут, а ты…
Дверь чуть-чуть скрипнула, приотворилась и сейчас же опять быстро захлопнулась.
Щелкнул ключ. Вслед затем по коридору раздались быстрые, почти бегом, удаляющиеся шаги…
— Они! — крикнул Жмуркин. — Давай ключ.
Но Василий Никитич забыл, куда он сунул ключ. Он остановился неподвижно посреди комнаты и тупо глядел на Жмуркина.
По-прежнему по улице грохотали зарядные ящики, и Василию Никитичу чудилось, будто зарядные ящики проваливаются куда-то вниз, и он проваливается вместе с ними.
И вдруг в нем вспыхнула злоба на себя, на японцев, этих владельцев неисчислимого богатства, заключающегося в чемодане.
Он подбежал к окну, вышиб стекла и закричал:
— Держи их, лови!..
На мгновенье среди пешеходов, лепившихся по деревянным мосткам-тротуарам, мелькнули серые плащи.
— Вон они!..
Но плащи мелькнули и скрылись…
Василий Никитич схватился руками за голову, крепко зажав в пальцах волосы, и заскрипел зубами.
Было холодно и сыро. Моросил мелкий дождик.
На крылечко маленького низенького домишка под деревянной почерневшей от дождей и времени крышей торопливо взбежали два человека.
Один из них худенький, невысокого роста, в коротком однобортном черном пиджаке с поднятым воротником, застёгнутом на все пуговицы до самого верха, был брюнет с желтым болезненным лицом, другой, немного повыше его, блондин с круглой густой бородой и подвитыми усами.
Застегнув пиджак, брюнет, кроме того, еще расправил отвороты на груди и, придерживая их рукой снизу спрятал в них подбородок и кончик носа. Он горбился немного, поднял плечи и вобрал голову в плечи. Воротник пиджака почти касался его больших оттопыренных ушей.
Очутившись па крыльце, он стукнул в дверь согнутым указательным пальцем, костяшкой этого пальца, став к двери боком, согнувшись и все продолжая другой рукой придерживать под подбородком отвороты пиджака.
Мгновенье спустя, он стукнул опять и затем через секунду снова подряд три раза.
Стук… Стук-стук-стук…
Дверь скрипнула и отворилась.
Ежась, все так же сгорбившись и потирая руки, брюнет юркнул за дверь. Вслед за ним так же быстро, как он, юркнул и его спутник.
Дверь захлопнулась.
Дверь вела в проходной коридор: в конце коридора была другая дверь, выходившая прямо на двор. Сейчас дверь эта была не плотно прикрыта. Узкая полоска света белела между притолокой и краем двери.
Коридор только и освещался сквозь эту щель между притолокой и дверью. Окон в коридоре не было.
Смутно и неясно различались в полутьме фигуры вошедших в коридор и отворявшего им дверь.
Один из вошедших, болезненный брюнет в коротеньком пиджаке, произнес тихо:
— Сам дома?
И, сейчас же дернув своего товарища за рукав, нагнулся к нему и что-то шепнул ему на ухо.
Затем спросил опять:
— Дома?
Глаза его успели уже несколько привыкнуть к темноте… Оклеенные белыми обоями стены коридора выплыли из сумрака по обе его стороны. Довольно ясно разглядел он теперь стоявшего перед ним молодого парня, в простой без пояса рубахе, босого, в нанковых серых штанах.
— Дома?
— Дома-с.
— А гости есть?
— Есть.
— Много?
— Порядочно.
А белые стены постепенно словно впитывали в себя темноту. Даже тень разглядел он на стене позади парня, падавшую от него. Маленькие черненькие глазки скользнули через плечо парня дальше в глубь коридора и сейчас же опять остановились на парне.
— Там?
Он мотнул головой на дверь.
— Там-с.
Парень посторонился.
Брюнет вскинул глаза на блондина.
— Пойдем?
Тот кинул утвердительно головой и двинулся вперед.
Дверь в конце коридора, как уже сказано, вела прямо на двор.
В глубине двора было какое-то длинное каменное здание с маленькими почти под самым карнизом окошками, — не то сарай, не то конюшня. На крыше не было труб. Но, вероятно, здание было обитаемо: из одного окна наружу сквозь круглое отверстие, прорезанное в стекле с жестяной накладкой, как это делается в вентиляторах, высовывалась короткая железная черная от копоти трубка вершка два в диаметре.
Брюнет и блондин направились прямо к этому зданию: брюнет — впереди, блондин — сзади, сейчас же за ним, ловко перескакивая по большим серым камням, набросанным в некотором расстоянии один от другого по прямой линии от двери из коридора через весь двор.
Им опять пришлось стучаться так же, как на улице, в дверь каменного здания — в несколько приемов, с короткими перерывами: стук…
И потом после небольшой паузы раз за разом: стук-стук-стук.
Дверь отворилась. Она была узенькая и низенькая, словно прорубленная карликами и для карликов. Согнувшись, они скользнули в эту лазейку один за другим тихо и бесшумно, как два зверька.
Они опять очутились в темноте.
Но темнота теперь уже была полная.
Блондин опросил шопотом:
— А что ж дальше?
Под ногой он чувствовал каменные плиты. Пахло сыростью, как пахнет в подвале или погребе. Когда он протянул руки, чтоб ощупать стены, пальцы его встретили что-то твердое, влажное и холодное.
Невольно он отдёрнул руку и сейчас же сообразил: «Кирпичи… верно, подвал».
Шопотом он окликнул товарища.
— Сейчас, — отозвался тот невнятно и глухо. По звуку его голоса можно было догадаться, что он уже переменил место, отойдя куда-то дальше в глубь подвала. Подвал, видно, был большой.
Потом там же, где прозвучал его голос, что-то скрипнуло, и вслед затем в темноте блеснул свет.
Свет, казалось, родился из этого скрипа.
— Ага, — сказал блондин, двигаясь вперед.
Но свет сейчас же потух.
Брюнет все также шопотом произнёс:
— Сюда.
Опять вспыхнул свет.
На блондина из мрака глянуло знакомое ему худое болезненно-желтое лицо…
— Идите сюда.
Когда брюнет произносил эти слова, черная резкая полоска тени легла у него между губ… Потом полоска исчезла, губы словно посерели и провалились. Только лоб, щеки и нос белели рельефно, как вылепленные.
Слабый бледный, немного дрожащий свет продолжал струиться сверху, искрясь чуть-чуть на стенках там, где на кирпичах была известка.
Опять что-то скрипнуло.
На одну минуту блондину показалось, будто слегка приотворили дверь в комнату, где собралось много народа: сразу вместе с этим скрипом ударил ему в уши слитный и смутный гул голосов, шмурыганье и громыханье шагов по каменному полу…