Страница 53 из 70
Прямо в сердце…
Японец сидел к нему боком. Надо вскочить, схватить его левой рукой за руку в локте, а правой рукой ударить в бок. Сердце — там.
Или за горло схватить?..
Или оглушить ударом ручки кинжала в темя?..
Он положил кинжал, расправил пальцы.
А если, действительно, схватить сразу обеими руками за горло и удушить?
Ему не один раз приходилось видеть смерть, участвовать в рукопашных схватках… Но он никогда не соображал, как лучше бить, и никогда не помнил, как он убивал.
Он колол штыком или разбивал черепа прикладом, как придется…
Если и то схватить за шею и задавить?..
Захрипит…
Костер погас почти совсем.
Теперь пора…
Но он все еще медлил… Он слышал, как кровь стучит у него в висках… Будто это не кровь, а самые мысли, горевшие в мозгу, били и колотились в виски…
За шею или в бок? В бок или за шею?
Но чувствовал, что он все равно не может решить, как он поступит, т. е. как убьет.
О том, что японец тоже может его убить, он не думал почему-то в эту минуту.
За шею или в сердце?
И вдруг он вскочил.
Его будто что подбросило.
Японец не успел подняться. Каблуком сапога Смирнов ударил его в висок, потом, не давая опомниться, схватил за воротник, повалил на спину и ударил кинжалом под сердце.
Японец так и остался лежать.
Он только чуть-чуть потянулся, словно оборвалась в нем какая-то сдерживающая пружина, точно распустилось что-то, и члены приходили из состояния напряженности в состояние покоя…
Еле-еле освещали угли, уже покрывавшиеся темным налетом, фигуру японца.
Смирнов быстро скользнул назад и спрятался за камнем.
Опять в висках застучала кровь.
Нужно было уходить как можно скорей отсюда, не теряя минуты, но у него мелькнула мысль:
— А, может-быть, нужно обождать?
И опять заколотились мысли: уходить или обождать?.. Если тут поблизости есть кто-нибудь — могут прибежать на шум… Тогда будет слышно, откуда бегут, и, стало-быть, можно будет определить, в какую сторону спасаться…
А, может-быть, и шума не было никакого?..
Разве он знает, был шум или не было…
Он прислушался.
Нет, все тихо…
Прислушался опять повернув голову в другую сторону… И вздрогнул…
Не то хрипенье, не то стон пронеслись в тишине, там, где лежал японец.
Значит, жив еще… Значит, не убит…
А он думал, что уж все кончено… Страшное состояние охватило его. Словно он шел, шел по скверной дороге, долго шел, измучился в конец, и оказывается, что не нужно возвращаться назад опять по той же скверной дороге, опять мучиться…
Да может, это только почудилось, послышалось.
О, как тяжело идти по раз пройденному пути.
Нет, стонет…
Стонет — значит могут услышать, могут прибежать.
Снова он пополз…
Слабо тлели угли… Розоватый отблеск лежал на лице японца… На губах чернела кровь или тень — нельзя было разобрать.
Японец зашевелился…
Голова перекатилась на сторону ближе к плечу… Зрачки глаз медленно перекатились в сторону Смирнова.
Смирнов перестал ползти. Нечаянно он задел кинжалом о камень. Кинжал звякнул.
Теперь глаза японца остановились уж прямо на Смирнове.
Он быстро спрятал голову за камень.
О, Господи, да когда же все это кончится? Ведь японец же видит его и, значить, знает, зачем он к нему подбирается.
Может, он и кинжал видел?
Кинжал словно самому Смирнову царапнул лезвием по пальцам…
Он высунул голову из-за камня.
Прямо в глаза ему блеснул блестящий взгляд.
Опять кинжал, казалось, хватил Смирнову по сердцу. Он спрятал голову, прижался весь к земле и пополз, стараясь не шуметь, в сторону.
Все равно, добить его нужно.
Только не может, не может он его бить, когда он на него смотрит…
А добить нужно. Еще услышат, прибегут…
Нужно заползти с другой стороны и тогда ударить… Чтобы японец не видел, не ожидал…
Пока он полз, японец простонал только раз, тихо, чуть слышно и потом затих.
Смирнов выглянул из-за камня.
Теперь уж японец не мог его видеть… Он осторожно встал и нагнулся к нему.
Он сам не слышал своих шагов.
Он подходил к японцу, как кошка.
И вдруг японец опять завозился… Смирнов увидел сверху, что теперь японец смотрит на его тень, смутно при слабом блеске углей обозначавшуюся на траве возле него.
Значит, японец опять его заметил… по тени.
Он остановился.
Но нужно добить, добить!.. В ушах у него звенело… Ноги отказывались идти дальше… Добить… Он хотел двинуться и не мог…
Секунду он оставался неподвижен, потом схватился обеими руками за голову, при чем кинжал у него выскользнул из пальцев, повернулся и исчез в темноте.
Чемодан с деньгами
— Есть свободные номера?
Василий Никитич встал со скамейки, стряхивая с красной с белыми городками рубашки скорлупу от семечек и в то же время вглядываясь пристально прищуренными глазами в лица двух молодых людей, в резиновых плащах с поднятыми капюшонами, и ответил с заминкой:
— Нумера?.. Нумера есть…
Глаза его совсем сузились; зрачки почти скрылись под веками и блестели между ресницами, как две маленькие-маленькие искорки.
Вдруг он словно опомнился.
— Как же, есть! Пожалуйте.
И, повернувшись, подошел к двустворчатой двери, ведшей в номера.
Взявшись рукой за скобку двери, он помедлил секунду, словно раздумывая о чем-то, потом потянул скобку к себе. Одна половина двери отворилась с пронзительным визгом; что-то забултыхало и застукало внутри притолоки. На мгновенье из номеров, должно быть, из поварской, донесся дробный стук ножа по доске или по столу.
— Входите.
Василий Никитич посторонился, придерживая дверь спиной и руками.
Теперь он глядел во все глаза на новых своих квартирантов. Они взбирались мимо него вверх по ступенькам, придерживая плащи. У одного Василий Никитич заметил под плащом ручной чемодан.
Лестница в номерах была крутая и узкая с перилами, выкрашенными в черную краску, с темно-красным половиком, прибитым к ступенькам наглухо. На нижних ступеньках, от нанесенной на сапогах с улицы грязи, половик был, как мокрая кожа, склизкий и липкий. Всюду по лестнице валялись папиросные окурки, обгорелые спички. Какие-то жирные, темные пятна проступали по половику. На одной из верхних ступенек прилип кружочек лимона, и тут же лежала раздавленная пустая папиросная коробка и пустой разорванный конверт с грязным следом каблука.
Пропустив молодых людей вперед ступеньки на три, Василий Никитич отслонился от двери и пошел вслед за ними.
Опять заскрипела дверь, опять забултыхало и застукало внутри притолоки; слышно было, как визжит блок; потом что-то глухо и отрывисто громыхнуло об пол внизу притолоки.
Теперь по лестнице раздавался только скрип сапог Василия Никитича да шуршанье резиновых плащей. Вверху на площадке, молодые люди остановились. Один откинул капюшон. Тот, у которого был чемодан, поставил чемодан на пол и повернулся к Василию Никитичу. Его взгляд прямо встретился со взглядом Василия Никитича.
— Направо! — крикнул Василий Никитич немного запыхавшимся голосом.
Он торопливо поднимался по лестнице, опираясь правой рукой о перила и показывая из-под рубахи попеременно то правую, то левую коленку. Он был в синих штанах; на коленках штаны выцвели, стали из синих почти белыми, и когда он, откинувшись корпусом назад, переставлял по ступенькам ноги, выворачивая их как-то странно, точно ноги спешили сами собой вверх, а грузное короткое туловище оттягивало назад вниз, — эти белые пятна выделялись резко на его темной фигуре и на общем темном фоне лестницы. Голова Василия Никитича была поднята, густая рыжая борода выставлялась вперед. Сверху из-за бороды видны были только его ноздри, брови да лоб.
О площадки направо вела дверь с мутными стёклами, защищенными переплетом из медных прутьев. Молодой человек, не имевший с собой никаких вещей, отворил дверь. Его товарищ опять взял чемодан, теперь уже не в правую, а в левую руку, и оба они взошли в коридор, длинный и мрачный, освещенный только одним окном в самом конце.