Страница 74 из 98
Когда мы с Сабиной Хэнсген, Бригитте Обермайр и Георгом Витте планировали конференцию с участием Дмитрия Александровича, которая должна была состояться в ноябре 2007 г.[622], у нас возникла идея перевода всех азбук либо на английский, либо на немецкий язык. В случае перевода на немецкий мы планировали дополнить те азбуки, которые не перевели Хэнсген и Витте в 80-е и 90-е гг.[623]
Я взялся за перевод некоторых азбук на английский язык и провел несколько разговоров с Дмитрием Александровичем по этому поводу. Переводы второй и третьей «Азбук», являющиеся результатом этих разговоров и вообще этой переводческой деятельности, находятся в приложении к статье. При переводе подлинник был частично воспроизведен в чужом алфавите. После смерти Дмитрия Александровича вся ситуация изменилась. У меня не только возникла идея перевести все азбуки, но и встал вопрос об их переводимости. И его решение зависит от того, считаем ли мы азбуки читабельными. Читабельность, или удобочитаемость, азбук сложна и парадоксальна. Переводимость зависит частично от читабельности, но также и от самого простого факта — от того, что азбуки имитируют обучение. Они предполагают концептуалистское участие читателя в художественном процессе и в то же время могут быть рассмотрены как пародия на образцовое русско-советское образование. Всю эту структуру нужно обязательно воспроизвести в переводе. Отчасти это находится в русле всеобщей концептуалистской инсценировки восприятия искусства.
Другая особенность — это очень специфичная работа с азбукой, каким-то образом повторяющая русско-советское образование. Точнее, эта работа перевыполняет образовательный план. Третья особенность объединяет первые две: это называние тех имен, которые таким образом перевыполняют план. В первую очередь перед нами возникает имя самого Пригова. С одной стороны, переводить имена не обязательно; с другой стороны, этими именами воспроизводится весь советский концептуалистский контекст. Имя = след.
Т-Т-Третья азбука
Т-т-т-т-т-т-т-т-т-т-т-т-т
Т-т-т-т-т-т-т-т-т — то-то-Товарищ
В четвертой «Азбуке» буквы исчезают, а на их месте появляются имена (фамилия «Пригов» всплывает 19 раз в одном ряду, в целом же в тексте азбуки это имя встречается 297 раз; нельзя не отметить, что в ней можно повстречать и фамилии Рубинштейна, Некрасова, Сорокина, Кабакова и, конечно же, великого концептуалиста Пушкина). При переводе всех «Азбук» надо обязательно перевести и эту, но как?
Во всяком случае, материал нужно воспроизвести как можно ближе к оригиналу. В то же время надо иметь в виду, что возникает эквивалентность между именами и буквами.
Для воспроизведения материала существуют три возможности: кириллицей, латиницей или же в смешанном виде, т. е. исчезающая азбука может быть отображена кириллицей, а имена — точнее, фамилии — латиницей. На это можно возразить, что это совсем не перевод. Но концептуалистский жест не поддается переводу просто с одного языка на другой. А может быть, он переводится именно за счет того, что не переводится.
Есть еще аргумент за не-перевод как перевод без скобок. Основной элемент чтения азбук — это повторное обучение самой азбуке, что можно сравнить с повторным обучением чтению главной героини пушкинской «Барышни-крестьянки».
Очевидно, что седьмую и восьмую «Азбуки» тоже можно перевести одним только не-переводом, т. е. воспроизведением русского языкового материала с примечаниями, которые объясняют семантический жест этих текстов. Без понимания этого жеста азбуки теряют не только значение, но и смысл. Повтор социальных, политических и образовательных практик является существенным элементом при чтении азбук или при восприятии их нечитабельности, неудобочитаемости. Это значит, что каждый читатель «Азбук» должен снова познакомиться с азбукой, т. е. поступить как пушкинская Лиза в «Барышне-крестьянке», которая снова учится читать.
Можно, конечно, представить себе и аналогичные образовательные процессы в других культурах, например в американской: хорошим примером могут послужить американские словарные статьи из «Art as Idea as Idea». Но по такой аналогии, на мой взгляд, здесь работать нельзя. Русскость обязательно должна остаться, ибо игра и работа с русскостью, с русской буквенностью (и кстати, с буквальностью) — это суть всех приговских «Азбук». Может быть, в таком случае они становятся непереводимыми. С другой стороны, воспроизведение материала с объяснениями и ссылками можно также посчитать за перевод. В принципе, сойдет и без объяснений, хотя бы для того, чтобы в книге, изданной в Америке или Англии, они воспринимались как часть американско- или англо-славянской филологии.
Как мы уже писали в статье, опубликованной в сборнике «Неканонический классик», перевод касается отнюдь не только языкового кода в конвенциональном смысле. «Азбуки» Пригова являются примерами поставангардной автофилологичности, т. е. они провоцируют и проводят на самих себе филологические операции. Как мы уже сказали, они, кроме того, повторяют филологические практики Советского Союза. Это обстоятельство делает Пригова особенным среди русских концептуалистов; оно и обуславливает (не)переводимость его текстов.
И Рубинштейн, и ранний Сорокин также проводят филологические операции. Роман «Роман» Сорокина очевидно автофилологичен, и это также обуславливает его перевод и переводимость. У Пригова уникальны консеквентность этой тенденции и количество классов текста, в которых эта филологическая работа проходит. Переводима ли эта работа? И да, и нет! Она переводима не столько в смысле транспозиции текста из одной грамматической системы в другую, сколько наподобие пространственного перемещения инсталляции Кабакова из одного места в другое; когда зритель в музейном или каком-либо другом пространстве смотрит на инсталляцию «Человек, который улетел в космос из своей квартиры», он не ожидает, чтобы кто-то это помещение «перевел» в какую-то другую квартиру в Сан-Франциско или в Филадельфии. Он также не ожидает, что кто-то переведет все газеты и плакаты на стенах (хотя это была бы полезная работа и интересная задача). Зритель должен принимать пространство так, как оно есть, и в нем жить. Так и с «Азбуками» Пригова — они являются таким же культурным (теперь и историческим, как у Кабакова) простором. Кто-то должен объяснить зрителю, в каком пространстве он находится, когда смотрит на «Азбуку».
Шибболет
Щ-щ-щ-щщщщ-щ-щщщщщщ-щ-щ-щ
Щ-щ-щщ-щщщщщ-щ-щщщщ-щ-щ-щ — Ща
В случае «Азбук» жить в пространстве — значит повторять усвоение букв этих азбук. Таким образом, эти буквы, слова и фразы, которые так или иначе из них формируются, работают как концептуалистский шибболет, как работа с элементами языка, которые маркируют того, кто с ними работает, как участника или неучастника определенной дискурсивной ситуации. А маркируется это участие, между прочим, в том числе и кириллицей и ее транскрипцией. Пример такой транскрипции вы видите в названии моей статьи («Yahnki Gou Khoum»). Эта транскрипция действует как подражание устному варианту лозунга, а именно как шибболет.
Подлинный шибболет маркирует принадлежность посредством правильности или неправильности его собственного произношения. В третьей «Азбуке» Пригова «шибболетами» являются уже процитированные фразы: «Янки гоу хоум», которая встречается трижды (под буквами «г», «х» и «я»), и «Но пасаран» (под буквой «н»). Оба лозунга имеют двоякое значение, выступая в виде и открытой политической программатики, и секретных знаков для идентификации посвященных (или для опознания и выделения непосвященных).
Оба эти значения встречаются в использовании Приговым фраз «Янки гоу хоум» и «Но пасаран»: основой игры здесь становится принадлежность к определенному «политическому» обществу, и эта принадлежность связана также с (постсталинско-советской) государственностью. Именно это свойство лозунга нужно воспроизвести в переводе.