Страница 4 из 33
Когда такой вопрос задали Якову Соломоновичу в первый раз, он так засмеялся, что в класс заглянула испуганная нянечка. А он даже не мог остановиться и сказать ей, что это он просто так смеется. Он только руками ей замахал. А нянечка от этого еще больше испугалась и побежала за завучем. К счастью, она его не нашла, а когда вернулась, Яков Соломонович уже успокоился и стал рассказывать нам про эти самые Соломоновы острова.
Во второй раз Яков Соломонович тоже засмеялся, но нянечка в коридоре уже не слышала его смеха. В третий — Яков Соломонович очень внимательно поглядел на спрашивавшего, но все-таки вновь рассказал про Соломоновы острова. А в четвертый… Мы все знали, что в тот урок должен был быть четвертый раз. Так вот, в четвертый раз Яков Соломонович первым задал вопрос.
— Покажи мне Соломоновы острова, — попросил он отвечавшего.
Тот не ждал такого вопроса, потому что проходили мы тогда совсем другое. Но все-таки он показал, где они. Это-то он знал. Показал и с торжеством посмотрел на нас и на учителя. Яков Соломонович похвалил и вдруг сказал:
— Теперь расскажи мне все, что ты о них знаешь. Считай, что это твой урок.
— Да-а! А мы не проходили! — возмутился отвечающий.
— Но я вам трижды про них рассказывал! Вот и повтори, что ты запомнил!
Кончилось дело тем, что Яков Соломонович заставил нас всех записать его рассказ о Соломоновых островах. И когда мы это сделали, стало уже неинтересно задавать о них глупые вопросы. Да и стыдно, потому что мы, сами того не замечая, привыкли к нашему строгому географу и начали уважать его. Когда же стали мы ходить с ним в походы, между нами завязалась крепкая дружба.
Походы у нас были очень интересные. Ходили мы в старые, заброшенные каменоломни, возле Горок Ленинских, исследовать подземные ходы, которые, как говорят, тянутся очень далеко; ходили в разные заповедные места, плавали по речкам в байдарках. Но самым незабываемым для меня оказался поход на речку Волгушу, невдалеке от станции Турист.
Там, по берегам реки, тысячу лет назад селилось древнее славянское племя вятичей. На склонах гор, поросших удивительно красивыми лесами, и по сей день сохранилось много их могильников.
Мы основательно подготовились к походу: научились делать съемку местности, измерять рельеф, вести раскопки. И вот настал день, когда мы под руководством работников Исторического музея и Якова Соломоновича пришли на место раскопок. Пришли мы туда поздно вечером, очень уставшие. Едва хватило сил поставить палатки. Но на следующее утро, не завтракая, мы отправились осматривать могильники.
Глядя на них, многие ребята, и я в том числе, удивленно пожимали плечами. Если бы не наши руководители, мы могли бы тысячу раз пройти мимо могильников, так и не отличив их от больших заросших деревьями кочек. Только опытный глаз археологов мог отличить их от обычных маленьких холмиков, которых много в любом лесу.
Перед началом раскопок мы мечтали найти разные интересные вещи, какие обычно показывают в музеях: мечи, луки, посуду, красивейшие амфоры, статуэтки, бусы, драгоценные — даже золотые! — украшения. Но ничего подобного не нашли. Мы раскопали один курган, обнаружили скелет и… больше ничего, если не считать нескольких кусков камня, про которые наши руководители говорили, что это каменные орудия: скрёбла, рубила, наконечники.
Однако мы не могли отличить их друг от друга. Нам они казались простыми камнями. Мы удивлялись, как бережно обращаются наши руководители с этими камнями, и, грешным делом, думали, что это — все-таки простые камни и что руководители просто не хотели нас расхолаживать.
Гораздо больше нам повезло при раскопках женской могилы. Здесь мы все-таки нашли украшения. Но что это были за украшения! Два свернутые в небольшие спиральки кусочка бронзовой позеленевшей проволоки!
Теперь я понял, что дело не в том, какова находка сама по себе. Важна ее научная ценность, важен новый, доселе неизвестный науке факт, который сообщает она. Но тогда мне хотелось, очень хотелось, чтобы и нам удалось найти что-нибудь подобное находкам, которые делались в Греции, Египте, Италии или у нас в Крыму, на Кавказе и Украине.
Закончив два первых могильника, мы принялись за другие и скоро вместо разочарования почувствовали новый, гораздо больший, чем раньше, интерес. Как-то незаметно для себя мы научились отличать каменные изделия от обычной речной гальки и простых кремней, научились различать каменные изделия между собой. И, кто знает, может быть, я и стал бы археологом, если бы не война! А она грянула ровно через три дня после возвращения с раскопок. В тот день я последний раз видел своего замечательного учителя — Якова Соломоновича Минца.
Он погиб под Москвой поздней осенью 1941 года. И, может быть, где-то поблизости от тех мест, где был с нами в последние мирные дни.
Теперь мне хочется спросить вас — в чем же причина: почему захоронения, которые мы раскапывали, были очень бедны? Почему так мало сохранилось от тех, кто тысячу лет назад жил на берегах Волгуши? Может быть, время стерло все следы? Но тогда почему сохранились пирамиды в Египте, остатки храмов и зданий в городе, где жизнь не замирала никогда, — в Риме? Почему дошел до нас Парфенон, а кое-где, совсем недавно, ездили по дорогам, сооруженным еще во времена римского владычества?
Конечно, время многое уничтожало, но кое-что и осталось. Того же, чего никогда не было, нельзя было и уничтожить. Все дело в том, что, несмотря на гораздо больший возраст, все названные памятники старины были сооружены в более поздний период развития человеческого общества — в период рабовладельческого строя. Вятичи же еще тысячу лет назад сохраняли родовой строй.
Как мы знаем с вами, при первобытно-общинном строе средства производства находились в общем владении. Не было ни нищих, ни богачей, но все были очень бедны. Бедны оттого, что орудия труда и знания, которыми располагала первобытная община, еще не могли обеспечить сколько-нибудь высокой производительности труда, а разделение труда только-только начинало развиваться. Все трудились одинаково, и ни у кого не было излишков и накоплений.
Другое дело при рабовладельческом строе. Здесь уже не было равных. Были богачи, которые владели всем, и были рабы, не владевшие даже собственной жизнью. Богачей — мало, рабов — почти весь народ. Раб жил очень плохо, подчас гораздо хуже, чем люди во времена первобытно-общинного строя. Но средства труда и орудия производства, которые давал ему хозяин, стали совершеннее. И раб выделывал и добывал гораздо больше, чем член первобытной общины. Сам же он потреблял не больше — почти все шло хозяину. И хозяин богател. Чем больше у него было рабов, тем богаче он становился. Многие богачи заставляли работать на себя тысячи рабов. И именно потому, что тысячи людей работали не каждый на себя, а все на одного человека, и жизнь и труд каждого раба не представляли никакой ценности, создалась возможность даже при крайне примитивных орудиях труда провести большие оросительные системы, проложить дороги, построить те великие сооружения древности, которые поражают и восхищают нас и теперь.
И, хотя жизнь простого человека в те времена была ужасна, хотя государство и правящий класс — преступны, в целом рабовладельческий строй сыграл большую положительную роль в развитии человеческого общества. Потому что только так могло начаться накопление продуктов человеческого труда в обществе, только таким путем могло развиваться разделение труда и расти его производительность.
Эксплуатация рабов позволяла богачам не трудиться, жить в праздности и содержать для удовлетворения своих прихотей многочисленную челядь, а для защиты своего богатства и власти солдат, стражу и духовенство.
Постепенно и среди челяди произошло разделение труда — одни продолжали делать физическую работу, другие же, получая от хозяина содержание, не занимались «черной работой». Они управляли разросшимся хозяйством царя, рабовладельца, храма; вели учет товаров, скота, денег; руководили строительством, ирригацией, наблюдали за природой и делали всю умственную работу. Так, грубо говоря, произошло еще одно очень важное разделение труда — труд разделился на умственный и физический.