Страница 16 из 70
Он крестится.
Тихо. Петька слышит только шуршанье Семеновой кожаной куртки, когда он крестится…
— Заблудились, — снова доносится до него голос Семена. — Петька, слышь?
Семен дергает его за рукав…
— Ах ты Господи!..
Петька вздрагивает.
— Ой, дядя Семен!
Он прижимается к Семену плечом. А кругом тихо, тихо…
Тихо и темно…
Семен берет влево, вправо, приседает, приглядывается, всматривается в непроглядную темь…
Ничего не выходит.
Заблудились!
Проходит минута, другая. В степи по-прежнему тихо.
— Петька!
— Что вы? — шепчет Петька.
— А ты еще говоришь…
Голос у Семена обрывается… Он молчит секунду… Но эта секунда кажется Петьке вечностью.
Может Семен услышал что-нибудь?.. Что-нибудь сообразил?
— Нет не без того, что этот твой проклятый цирюльник сделал…
И опять тишина.
Что такое сказал Семен?.. Про что он говорить? Что сделал цирюльник?..
Томительная пауза…
Петька вдумывается в Семеновы слова, хочет проникнуть в их смысл… Но слова улетели… Их больше нет. Вместо них тишина…
— Он напустил… Он наколдовал.
Голос у Семена дрожит.
— Господи, — шепчет он, — Господи Создатель мой…
Он крестится.
Опять шуршат рукава его куртки.
Но Петька не верит в колдовство.
— Враки, — говорить он. — Враки!
И теребить его за рукав.
— Дядя Семен!
— Чего ты?
— Что вы, будет вам…
Семен молчит…
— Неужели вы верите?..
Семен с сердцем отдергивает руку.
— А что ж это? По-твоему, я виноват!
Снова он крестится.
— О, Господи, а может…
Так они и уснули в степи.
А утром их ждала большая неприятность…
На них напал «гнус»…
Пока они разжигали факелы, миллионы насекомых, всех видов, всех пород жалящих, облепили их черным слоем…
В глазах стало темно от окружившего их живого облака.
Солнце, казалось померкло…
Мгновенно кожа на лице, на руках покрылась волдырями… «Гнус» жалил и через одежду, даже через кожаный пиджак Семена…
Даже в густую шерсть медведя забрался, и бедный зверь с ревом сначала встал на задние ноги, потом опустился на четвереньки и, наконец, стал кататься по траве, царапая лапами искусанную морду.
Наконец, факелы запылали.
Густыми клубами повалил от них черный удушливый дым…
«Гнус» стал ослабевать… Потом и совсем отстал.
Но на Семена и Петьку страшно было смотреть… Лица их представляли один сплошной волдырь… Гнус забивался и в сапоги, и ноги у обоих так распухли, что трудно было снять сапог, чтобы осмотреть ноги…
Спина, грудь, руки, ноги, — все вздулось и распухло…
— Эй, земляки! Что затеяли!
К ним подъезжал казачий разъезд, привлеченный дымом от факелов.
Они объяснили, сообщив, между прочим, и о «цирюльнике»…
Их отправили на пункт.
Оправившись от ран, нанесенных гнусом, Семен и Петька поступили охотниками в один отряд.
Собственно, Петьку подбил поступить в охотники Семен, который и нападение гнуса и то, что заблудился тогда ночью, приписывал колдовству и в глубине души решил, что такие вещи прощать нельзя.
XX
Необозримая песчаная равнина…
Далеко назади остались благодатные степи Уссури и восточное побережье Амура…
Кругом дико и неприютно. На горизонте синеет гряда невысоких гор.
Переходя с места на место с отрядом, куда они зачислились, Петька и Семен очутились, наконец, в самой глуши этих почти бесплодных диких степей…
Теперь они и от своего отряда далеко.
Они вызвались, вместе с одной еще отчаянной головой, пробраться в тыл передовым японским разведочным отрядам.
Новый их товарищ, бывший горнозаводский рабочий, слесарь, Кузьмин, худой, длинный, как жердь, с плоской грудью и острыми плечами; он почти одного роста с Семеном, но он кажется выше его.
Шея у него тонкая, головка с кулачок. На ходу он все поводит шеей снизу-вверх и вместе с тем вперед.
Маленькие с красноватыми веками и редкими ресницами глазки пристально вглядываются вдаль. Идет он какой-то раскачивающейся походкой; длинные руки болтаются беспорядочно по сторонам тела, как у бумажного дергуна.
Все — и Семен, и Петька и Кузьмин — одеты по-китайски: в китайских куртках и юбках.
Сзади из-под соломенных шляп висят черные блестящие косы.
В таком наряде их трудно, почти невозможно, отличить от китайцев.
Они уже имели несколько встреч с китайцами…
Несколько раз уже Петька считал свою жизнь на волоске, свою гибель неотвратимой.
Но все обошлось благополучно.
Семен великолепно говорил по-китайски. Кузьмин тоже отлично понимал китайский язык.
А про Петьку они говорили:
— Немой.
Петьке так и приказано было, чтобы он сказывался немым…
При первой же встрече с китайцами Кузьмину показалось, что это, пожалуй, мало, что Петька немой, и он добавил от себя сверх уговора:
— И глухой.
— Отчего? — спросили китайцы.
— С перепугу.
И Кузьмин стал объяснять дальше…
— Слыхал тут не далеко недели две назад была драка?… Хунхуз напал…
— Знаю, была драка… Ночью?
— Ночью.
— Как же знаю…
— Его и напугали… Из ружья в него стреляли. А он… где ему! Он мальчик… Так сразу оглох и онемел.
В другой раз китайцы, не удовлетворившись этим объяснением, вздумали было «мало-мало» попытать Петьку…
Но китайцы были безоружны, и их было всего трое.
В крайнем случае кто-нибудь, Семен или Кузьмин, мог вытащить из широчайших рукавов своей кофты револьвер.
— Что-о? — сказал Семен, выступив вперед и сжимая кулаки, — он мой племянник.
И, подступив к китайцу вплотную, он поднес свой кулак, величиной, пожалуй, с небольшой арбуз, к правому своему глазу и, прищурив левый, словно прицелился из-за кулака правым.
— Ты видел это?..
Потом повторил опять внушительно:
— Племянник он мой, вот что.
— Племянник, — сказал и Кузьмин, тоже выступая вперед и становясь впереди Петьки. Подумав минуту, он кашлянул в ладонь и, протянув затем перед собой руку, поманил китайца пальцем.
— Ну-ка ты…
— Ну? — сказал китаец и уставился на Кузьмина, хмуро сдвинув тонкие черные брови.
— Ты за него?
Китаец скользнул глазами в сторону, отворачивая в то же время лицо от Кузьмина. Сразу лицо у него посерело, точно тень набежала на лицо.
— To-есть как за него? — крикнул другой китаец.
— За русских? — спросил Кузьмин.
Китаец молчал.
— То-то видно, что за русского, — продолжал Кузмин; — нас и без тебя русские разорили, а ты еще пытать собираешься.
Китаец попятился.
Кузьмин поднял руку, согнув ее в локте, и потряс кистью руки в воздухе, выставив указательный палец вверх.
— Знаю я тебя! Гляди…
Теперь уж и все три китайца попятились разом и разом замахали руками.
Потом один сказал:
— Мы думали, он — русский.
И ткнули пальцем вперед в сторону Петьки.
— Говорят тебе — племянник! — крикнул Кузьмин. — Вон его племянник.
— Мой племянник, — проговорил Семен.
— А вы не хунхузы? — спросил китаец.
Семен поглядел на Кузьмина, а Кузьмин на Семена.
— Гм, — сказал Семен.
— Гм, — сказал Кузьмин.
Потом они оба разом взглянули в лицо китайцу, сдвинув брови, и разом же крикнули:
— Что-о?
Они понимали друг друга с одного взгляда и решили по молчаливому соглашению держаться с китайцами так, чтобы китайцы могли, пожалуй, только, подозревать в них хунхузов и ни в каком случае не быть уверенными что перед ними действительно стоят хунхузы.
Они знали, что китайцы, как и те, что на стороне русских, так и те, что помогают японцам, одинаково боятся хунхузов.
— Вот дойдем до японцев, — заговорил Семен, — так они вам покажут, как пытать.
Щеки у него побагровели.