Страница 11 из 70
И когда все было готово и в землянке стало темно, хлопнул себя по лбу ладонью и сказал:
— А главное-то я забыл… мне нужно обриться.
— Разве вы бреетесь?.. — спросил Петька.
Это, разумеется, был не совсем умный вопрос, и Семен только крякнул и ничего не ответил Петьке.
Петька сейчас же и сам сообразил, что мог бы сказать Семену что-нибудь другое.
— Я не про то, — проговорил он, — я говорю, для чего вам бриться?
— Как для чего?
И Семен хлопнул громко себя ладонью по коленке.
— Глуп ты, вот что!..
Впрочем, он сейчас же поправился.
— To-есть не глуп, а не понимаешь…
Он опять крякнул…
— Ведь он меня в бороде видел? Ну?..
Он помолчал минуту.
— Японец? — спросил Петька.
— А то, кто же! Ведь в бороде?..
— В бороде.
— И, значит, сейчас в случае чего: «а, дескать, голубчик, это ты!..» Небось ведь приметил. То-то и дело… А сниму я бороду, тогда-то еще когда догадается…
На это Петька ничего не мог возразить.
Семен продолжал:
— Идем мы с тобой, скажем, по лесу, а он этак…
И Семен кивнул головой кверху.
— На дереве… Да… Или в кустах, или еще где… Увидал, значит… Стой, голубчик! Вот они… И тут, недолго думавши, сейчас к своим… А ты видишь, какой они народ; вокруг пальца окрутят… У них вот и трубы и все…
— Это так, — сказал Петька.
— То-то и дело!.. И потому я решил: обреюсь! Они хитры, да и я не в кулак свищу! Я, брат, свое дело знаю…
— Да ведь как же вы теперь будете бриться? Темно…
— То-то что забыл… Плошку нужно зажечь.
На полке у него стояла глиняная плошка, наполненная каким-то жиром, с плавающим в ней фитилем, закрепленным в круглом пробковом поплавке.
Он поставил плошку на стол, зажег и, в ожидании пока разгорится фитиль, разложил на столе ножницы, бритвы, мыло.
Когда он остриг бороду, а потом выбрил начисто подбородок и щеки бритвой и повернулся к Петьке, Петьке показалось, что перед ним сидит совсем другой человек.
— Ни в жизнь не узнает! — воскликнул он.
— Гм, — сказал Семен, — а усы?
Он закрутил кончики усов в стрелки и провёл ладонью сначала по одной щеке, потом по другой… Потом погладил подбородок.
— Помолодел?.. — обратился он к Петьке.
— Все равно, как и не вы!
— А усы сбрить?..
— Усы зачем?..
— Усы не надо, — сказал и Семен; —так вряд ли узнать?
— Совсем нельзя…
— Гм… Я так и знал. А теперь нужно спать. Стелись, Петька.
Петька разостлал, как раньше, козьи шкуры на полу около входа, разделся и лег, одевшись двумя сшитыми вместе козьими же шкурками…
Свою винтовку он положил рядом с собой.
Семен тоже разделся, лег на койку и потушил плошку.
В землянке стало темно.
Через минуту Петька услышал, как Семен смурыгает спичечной коробкой. Потом он чиркнул спичкой… Спичка вспыхнула, осветив на мгновенье руки Семена, и потухла.
Что-то слабо затлелось красным огоньком в темноте, где лежал Семен. Запахло махоркой. В освещенном огоньком пространстве заструился синий дымок.
Семен закурил…
— Дядя Семен! — окликнул его Петька.
Семен засосал трубкой. В трубке заклокотало и захрипело, будто в чубуке набралась вода…
Красный огонек разгорелся ярче, осветив усы и кончик носа… Синие струи дыма словно выросли, вытянулись… Волнуясь и колеблясь, они расплывались в красноватом отблеске, дрожавшем в воздухе…
— А?.. — отозвался Семен.
Должно быть, он отнял ото рта трубку; из темноты выступил его подбородок, слабо и смутно… Опять чуть-чуть осветились его руки.
— А тепло ж у вас под шкурками.
— Чего лучше…
Петьке спать не хотелось, и по тому, как ответил ему Семен, по тону его голоса и по той поспешности, с какой он ответил, казалось ему, что и Семен тоже не хочет спать.
— Много их тут по лесам?..
— Стадами ходят…
— Стадами?!
Петька знал, что козы пасутся стадами, но сейчас ему не подвертывалось никакого вопроса, а говорить хотелось.
Точно он держал у себя кончик разговора, и Семен постепенно, перетягивая к себе этот кончик, и мог оборвать сразу…
— Они все стадами, — сказал Семен и опять пыхнул трубкой.
— А еще есть тут какие звери?
— Да мало ль… Кабарга, олень, рысь есть, росомаха… Опять же тигр, медведь…
— Соболь, — добавил от себя Петька.
— Ну, соболь… Теперь его мало стало.
— Выбили?
— Выбили.
— А вам случалось бить?..
— Доводилось… В прошлом году убил пару, в позапрошлом три.
— Продали?..
— Продал… хорошие деньги взял… Да…
— Дядя Семен, — перебил его Петька, — а вот тоже панты…
— Продавал и панты… китайцам. Чудной народ… Теперь вон тоже наши разводят оленей на дому. Все равно ведь олень — он всегда олень, а скажи на милость!.. Добудь ты ему рога с дикого оленя — одна цена; это, говорит, точно панты, настоящие, а как узнал, что с домашнего, своей выводки— сейчас и цена другая.
— Дешевле?..
— На половину почти.
— Говорят, они из них лекарство делают…
— Из рогов?.. Как же! В роде как бы волшебный порошок, от всяких болезней.
— Небось, не помогает?..
— Кто их знает… А должно, что нет. А то б у них и болезней не было.
Семен замолчал.
Петька опять не знал, о чем еще спросить у него… Голова словно опустела… Он чувствовал, что время уходит, и каждую минуту Семен может зашуметь, заворочаться у себя на койке, поворачиваясь к стене и укрываясь своим одеялом.
— Дядя Семен!
— Ну?..
Какой-то вопрос вертелся у Петьки на языке, но вопрос этот вдруг словно испарился мгновенно, растаял, улетел куда-то, не оставив после себя ничего в мозгу.
— А куда вы денете свою бороду, — проговорил он совсем неожиданно для себя и для Семена…
XV
Опять тайга…
В узкой низине бежит небольшая речонка…
Густо по берегу зарос камыш, густо за камышом, дальше по прибрежным тоням, засела осока.
Точно синие брызги блестят в осоке незабудки, группами и в одиночку пестреют желтые и белые лилии.
По ту и другую сторону — лес, вековой, непроходимый на многие десятки верст…
Гигантские ветви гигантских кедров и вязов, дубов и елей тянутся далеко над самой осокой, незабудками и лилиями…
Синяя тень лежит от них на осоке. Неподвижны их ветви, корявые, толстые, поросшие изжелта-зеленым мхом.
Только в верхушках идет тихий шум, неумолкаемый постоянный, как шум синих струй внизу в чаще камышей…
Будто кто-то что-то шепчет, непонятное, неведомое, сам неведомый и невидимый, схоронившийся в темной чаще леса, в зеленой чаще камышей…
Звенят комары, кричат, свистят и гогочут птицы в ветвях, в лозняке и камышах…
Но тому, кто шепчет что-то непонятное из зеленой чаще леса и из глубины камышей, чужды и, далеки эти голоса суетливой жизни…
Эти голоса, кажется, заглушают таинственный голос тайги… Но вслушайтесь, вслушайтесь!
Слышите?..
Торжественно, простираясь в ширь и в глубь, наполняя всю тайгу, широкими волнами льется над ней её тихий, но могучий голос.
И чем больше вслушиваешься в него, тем больше мощи чудится в нем…
Он крепнет, растет, погружая сознание в сон, и, кажется, уж гремит над вами, заглушая все, как стройный многоголосый хор…
Стороною вдоль речки идут Семен и Петька.
Близко возле речки идти нельзя: там топь, камыши, осока.
Они пробираются лесом.
Семен идет вперед, с ним рядом его медведь, за ними Петька.
Семен то и дело останавливается, прислушивается.
— Что там? — шепчет Петька сзади, тоже останавливаясь и начиная оглядываться.
— Ничего! — говорит Семен громко и шагает дальше.
Над рекой свистят кулики, в камышах крячут и хлопают крыльями дикие утки…
Что-то плещется в воде, под берегом.
Иногда утки срываются с воды и вылетают из камышей совсем внезапно и неожиданно и летят низко над водой, чуть не задевая по воде крыльями, молча и быстро…