Страница 2 из 37
На огромном гранитном, основании, которое выдавалось за решетку сада, Киоск уподоблялся древней Тибетской вазе, вылитой из фарфора и украшенной всеми странностями Китайского воображения. Верх Киоска в виде крыши вазы, висел над нею, осененный ветвями чинара. Проведенная вода из источника Мали, образовала вокруг беседки подобие стеклянного колпака над искусственными цветами.
Но не беседка обращала на себя взоры всех. В ней была дочь Сбигора Свида. Красота Клавдианы была необыкновенна, как дитя пылкого воображения, осуществленная мысль о блаженстве.
Внимательно рассматривала Клавдиана поклонников своих; они молчаливо стояли перед Киоском, как древние поклонники светил небесных перед восточной звездою. Взоры её были ласковы, улыбка приветлива; и никто не мог определить: где душа её — на устах, или, но взорах?
Кто-то в синем плаще, в шляпе, нахлобученной на глаза, прислонясь к бронзовой решетке сада, стоял и не сводил глаз с Киоска. Никто не обратил бы на него внимания, если б не засмотрелась Клавдиана. Все ловили её взоры. Когда она остановила их на незнакомце, все с завистью обратились к нему. Вдруг шепот раздался в толпе.
— Это он! — произнесли некоторые.
— Он! — повторили многие.
Неизвестный заметив слова толпы и обращенное на себя внимание, смутился, отвернулся, закутался в плащ и пошел вдоль решетки сада.
Толпа следовала за ним; он удвоил шаги; но народ со всех сторон сбегался и окружал его. Не видя спасения на улице, как будто преследуемый ужасом, он бросился на крыльцо Сбигорова дома и скрылся в переходах.
Народ столпился подле крыльца.
— Где, где он? — все спрашивали друг у друга.
— Кто его видел?
— Слепой только не узнает Властителя!
— Зачем бы прятаться отцу от детей?
— Помните ли, в толпе народа мы узнали его и понесли на руках, но дворец; тогда он был весел; теперь суров; что с ним сталось? Верно не к добру ездил он по чужим землям!
Многие повторили это замечание и вздохнули; ибо все любили Властителя, и готовы были разделять с ним все тяжкое для души.
Долго толпа народа стояла подле крыльца. Уходящих заменяли приходящие; рассказы, замечания и суждения, переносились от одного к другому; наконец, все утомились рассматривать ступени, по которым прошел неизвестный в синем плаще; говор утих; стали понемногу расходиться.
Лучи солнца виделись уже только на вершинах башен и храмов. С закатом своим, оно как будто уносило и силы, и бодрость человека. Живость очей и радости потухали с его светом; все успокаивалось. Только сторож напевал про себя песню, нетерпеливо ожидая смены.
Только злой, похищая чуждое богатство и благо, похищал и золотые минуты собственного своего спокойствия.
Только бедный, работая думал: «до света я кончу труд свой!»
Только изнеженный и бессонный искал ночных удовольствий, соблазнял, или покупал спокойствие других, для своего рассеяния.
Только больной боялся ночи, ибо отсутствие дня лишало его последних сил.
Между тем как толпа народа стояла подле крыльца, с свойственными ей беспечностью и удивлением, Синий плащ прошел длинные переходы, наружную площадку, и не встретив никого, спустился по мраморной лестнице в сад. Казалось, что он хотел скрыться даже и от шума народного, который раздавался между строениями. Торопливо шел он по густой липовой аллее. Вдруг на повороте послышались голоса идущих к нему на встречу. По первому порыву он остановился, хотел скрыться между деревьями; но уже было поздно: две женщины, также изумлённые встречею, стояли перед ним и не знали на что решиться: идти далее, или нет?
Неизвестный хотел говорить, но взглянув на одну из них, он узнал в ней дивную красавицу Киоска. Бледность его исчезла, румянец вспыхнул, глаза загорелись. Овладев собою, он извинился, что вошел в сад без позволения.
— Вы желали скрыться от народа, — сказала ему Клавдиана, — я это заметила; уважаю вашу тайну, и рада, что вы у нас избрали для себя минутное убежище.
Привет удивил неизвестного; пламенно взглянул он на Клавдиану.
— Для незнакомца слишком много добродушия и чести.
— Чаще мы отдаем мало чести незнакомцам.
— Не удивляюсь тем чувствам, которые внезапно приковали меня к Киоску!..
— Наружность не изменяет сердцу и душе. Простите же меня, что я так пристально смотрел на вас; хотите ли знать мысли мои? я думал, что вы созданы смотреть на народ с трона!..
— Вам легко шутить надо мною— произнесла смущенная Клавдиана.
Синий плащ приблизился к ней.
— Кто бы не признал вас Царицей! — сказал он, взяв решительно руку её, и продолжая голосом, который заставляет часто забывать нескромность мужчин:
— Странно было бы видеть небо и не поклоняться ему!.. но… когда вы обратили на меня взоры… когда… они остановились на мне… я благодарил судьбу, что она одарила меня зрением и чувством… но я спросил себя: кто я? Стою ли того восторга, который вы внушили в меня?..
Вдали послышались голоса. Смущенная Клавдиана хотела идти; но неизвестный удержал ее. — Нет! — сказал он — я готов окаменеть в этом положении, если вы не дадите мне верного слова бить здесь чрез два часа!.. На одно только мгновение, слышите ли! на один миг!.. Говорите: да!.. говорите скорее!
— Да! невольно произнесла чуть внятно волнуемая страхом Клавдиана.
— Этот звук для меня надежнее клятвы! — сказал Синий плащ, опустив руку Клавдианы. Она бросилась по аллее, к подруге, которая в продолжении разговора её с неизвестным, отдалилась.
Долго смотрел неизвестный на след удаляющейся Клавдианы; она скрылась.
— Женщины…, всегда и везде женщины! сказал он наконец. Новая, неожиданная победа!.. Но, скорое начало требует скорого конца; иначе все дело испорчено!.. О, я желал бы сойти с ума, от восторга, когда она будет моею!.. сойти с ума… убить себя, после блаженной минуты, чтоб не испытать, потери блаженства!..
Он исчез в рядах густых дерев, пробираясь к ограде сада со стороны набережной.
Между тем Клавдиана догнала подругу свою. Полная чувств и мечтаний, она схватила ее за руку, но не могла произнести ни слова.
— Вы хотите сердиться на меня, Клавдиана?
— За что?
— За то, что я оставила вас одну, защищаться от слов знакомого незнакомца.
— Он ничего мне не говорил… — произнесла тихо смущённая Клавдиана.
— Ничего?.. это худо, в таком случае наши замыслы кажется ничтожны. Подобные встречи редки… Если они равнодушны… то родителю вашему и вам придется согласиться на предложение Колумбийского посланника…
— Нет! вскричала, — Клавдиана — этого не будет!
— Что же будет?
— Он много сказал мне… — произнесла тихо Клавдиана и бросилась в объятие подруги своей.
— Это дело другое! Если есть начало, то и развязка будет. Как желаю я, чтоб сбылись надежды наши! от них зависит и мое счастие; я буду неразлучна с вами!.. вы верно не захотите заменить другою ту, которая вас так любит?
— Какой странной вопрос! — отвечала Клавдиана.
Я в первый раз видела так близко Властителя. Как он прекрасен, величествен; говорят однако же, что, но всех чертах его лица видна доброта, а он мне показался таким суровым.
Показался!.. Длинный плащ и навислая, как черная туча, шляпа омрачат и черты ангела.
— Когда вы показали мне его, то взор его искал уже вашего? Какие глаза! он ими сожжет хоть кого! Я не удивляюсь, что вы узнали его в толпе.
— Довольно его видеть только один раз, чтоб узнать повсюду. Величественная его наружность заметна между миллионами. И не я одна, все стоявшие около него не долго всматривались в знакомые каждому черты Властителя; все узнали его; но он, кажется, этого не желал.
— Конечно, за чем бы ему и скрываться от народа… Впрочем… это могло быть с намерением.
— Какие слова! нужно ли Властителю подражать в изъяснении чувств своих простолюдинам? Это просто случай.
— Я не согласна с вами: Любовь у всех с одинакими причудами; таинственность в скрытность увеличивают наслаждение… Но, вы говорили, что он вам очень много сказал?… Что-ж он сказал вам?