Антибомба

– Честный фраер, – определил масть татуированный.

– Честный – это да, – кивнул я и добавил с угрозой: – А на остальное посмотрим.

– Как тебя кличут-то?

– Сергей Владимирович.

– А погоняло? – прищурился татуированный.

– Чаком в определенных кругах, – произнес я. – Но в очень узких.

– Ну а куда уже, чем мы здесь, – хмыкнул татуированный. – Я, значит, Порфирий буду. Старший тут по хате. Это Алабай. – Он кивнул в сторону лысого здоровяка. – А остальные сами представятся… Занимай место свободное.

Я занял место в углу. Да, раньше в казенных домах все строже было. Могли уголовники прописку новичку устроить, если у того еще масти и положения в блатном мире нет. Типа, ныряй на пол с верхних нар. Или покажут на портрет Шварценеггера на стене: дай ему по морде. Новичок и сбивает кулаки в кровь, а нужно-то всего сказать: «Что я, беспредельщик? Пусть он первым ударит». Все это приколы из старых, добрых времен, когда чтили традиции. Ныне в зоне больше деньги, а не понятия рулят. Да и бандиты-спортсмены когда в массовом порядке стали заезжать на нары, то сильно подкосили тюремные нравы, проще все как-то стало и рациональнее. Кроме того, изолятор временного содержания – далеко еще не тюрьма. Здесь содержатся задержанные по подозрению в совершении преступлений. Это как зал ожидания на вокзале: поспали люди, поели и дождались своего поезда – кому в следственный изолятор, кому под подписку о невыезде, а кому и на свободу с чистой совестью.

Народ в камере собрался из старожилов – то есть кому задержание суд продлил до пяти суток или кто уже арестован, но в интересах следствия в порядке исключения содержится не в СИЗО, а в ИВС. Порфирий был таким старожилом, сидел почти три недели и был тут главшпаном, то есть ответственным за камеру. Лысый Алабай при нем числился кем-то типа вышибалы.

Здесь сидели уголовники средней весовой категории. Особо опасные рецидивисты и преступные авторитеты располагались отдельно, менее скученно и более комфортно. А я заехал в камеру, где собирались сидящие по тяжким статьям – разбойники, квалифицированные воры. Народ взрослый, в целом тихий и степенный.

Правда, когда я в первый раз садился с этой братвой за стол, произошел небольшой инцидент. Долговязый тридцатилетний вечный гопник по кличке Дрын попытался сдвинуть меня с моего места, объявив, что оно принадлежит ему. Я ответил что-то типа: бог подаст. Дрын попробовал вякнуть в ответ что-то непотребное и начать скандал, но Порфирий его резко оборвал:

– А ну цыц! Чак в своем праве…

На этом все конфликты были исчерпаны. И в камеру снизошли спокойствие и умиротворенность.

Вечером я, уютно устроившись на койке, листал книжку древнекитайского полководца Сунь Цзы «Искусство войны». Хотя и было его откровениям больше двух тысяч лет, некоторые еще не потеряли актуальности.

«Готовность пожертвовать собой ради выполнения долга есть основа поддержания жизни».

Да, это такой круговорот – чтобы сохранять жизнь народа, страны, надо чем-то жертвовать. Потому что ты жив из-за того, что кто-то жертвовал жизнью ради тебя. Так уж получилось, что для меня это важно…

Дверь распахнулась. Все встали к стене, как положено. И в камеру завели новенького – невысокого, широкоплечего, лет тридцати пяти – сорока на вид, одетого в дорогие фирменные джинсы и рубашку явно родного американского производства. Его лицо было круглым и немножко простоватым, волосы белобрысые, а глаза голубоватого оттенка.

Всем было скучно и хотелось развлечений. Лысый Алабай и гопник Дрын, видя, что человек не в своей тарелке, решили наехать на него – мол, как в хату заходишь? Кто по масти? Или под шконкой место определить?

Новенький представился Кузьмой, отбоярился, что сидит в изоляторе уже третьи сутки, и его перевели из камеры в правом крыле. Держался он спокойно, с достоинством, и проскальзывала в нем некоторая высокомерность. Поймал я его взгляд, кинутый на уголовников, – смотрел он на них как на расшалившихся детей. И уверенность в его голосе мимолетно проскользнула, как у человека, который знает о жизни и смерти не понаслышке.

– По статье сто пятой подозреваюсь, – обозначил Кузьма причину своих бед. – Но я не виноват.

– Мы тут все не виноватые, – хмыкнул Порфирий. – Заходи, будь как дома.

Новенький был не прост. Но Алабай с Дрыном этого не поняли. И в покое его оставить никак не хотели. Так что поздним вечером, вместо того чтобы спокойно лечь спать, как это сделал смотрящий за камерой, эти балбесы принялись разводить новичка, койка которого стояла как раз рядом с моей.

– Вот ты зону топтал когда-нибудь, Кузьма? – втирал Алабай.

– Ни разу, – отвечал новенький спокойно. – А ты?

– Была ходка на семь годков. Тюрьму знаю, – заверил Алабай. – Чтобы жить там нормально, людей греть надо. Денежки там с воли. Передачки… Ты кто по жизни, блондин? Коммерсант?

– Он самый.

– Значит, барыга. А барыга – не вор. Барыга только деньгами силен… Вот в тюрьму придешь – кто ты там будешь? Мужик? Или из тех, кто под шконкой?.. Там народ суровый, могут и опустить.

– Запросто, – кивнул гопник Дрын, который вообще был первоходок, но страшно хотел выглядеть матерым.

– Так что приплатить надобно бы, – заключил Алабай. – И мы тебе рекомендацию выдадим. Будешь жить на зоне как у Христа за пазухой.

– С чего это? – вдруг возмутился Кузьма. – Я вообще не при делах! И скоро выйду.

– Все так говорят… Но ты как-то, кажется, не понимаешь, что тебе говорят. А если не понимаешь…

– Слышь, грузилы, кончай мужика донимать, – не выдержал я.

– А зачем посторонним в разговор лезть? – зло посмотрел на меня Алабай. – Наше дело.

– Да от вашего трындежа покоя нет. Сюда люди отдохнуть от дел заехали, а вы покой нарушаете дешевыми разводами.

– Во, блин, – уставился на меня Алабай. – А мы с тобой-то, залетный, еще и не потолковали по душам. Сам-то чьих будешь?

– А ты у кореша моего кровного Лехи Бойца спроси, – небрежно бросил я. – Он тебе все объяснит.

На Дрына мои слова не произвели никакого впечатления, и он даже подался в мою сторону, чтобы сотворить что-то безрассудное, но Алабай его остановил. У лысого что-то прояснилось в глазах. Одного из главных местных бандитских авторитетов Бойца блатные знали и боялись как огня.

Алабай взял баклана за локоть и нашептал ему что-то на ухо. Дрын изменился в лице.

– Ладно, если это теперь твой кореш, – Алабай кивнул на Кузьму, – так ты за него и отвечаешь.

– Если и отвечу, то по делу и не перед тобой, Алабай, – небрежно кинул я. – Все, тема разрулена.

– Разрулена, – кивнул лысый, немножко разочарованный, что ему испортили намечающийся бизнес.

Утром, когда сокамерники травили байки за жизнь и политику, ко мне подсел Кузьма и негромко произнес:

– Спасибо за поддержку.

– Да чего там… Братаны просто скучают от безделья, вот и развлекаются в меру умственного развития.

– Клоуны они, – недобро улыбнулся Кузьма. – Хотел уже башку прошибить обоим.

– Выдюжил бы?

– Постарался бы, – спокойно произнес Кузьма.

– Это ты зря. Тут у нас пока все на словах…

– Ну а я человек дела.

– Слушай, Кузьма, – посмотрел я на него критически. – А ведь ты воевал.

– С чего взял? – напрягся он.

– По замашкам. Я своих хорошо чувствую.

– А тебе где пострелять пришлось?

– Вторая Ичкерская война. Спецназ вовчиков.

– Понятно, внутренние войска, – перевел Кузьма на нормальный язык. – Я попроще. Пехота. Горные районы Ичкерии. Больше пятнадцати лет прошло.

– Ты как сюда попал, да еще по такой авторитетной статье? Много народу накрошил?

– Да никого я не трогал! – возмутился Кузьма. – Я вообще из Волгограда. Сюда по бизнесу приехал. Меня рядом с чурбаном одним видели. А потом его подрезанным нашли. Вот и взяли за шкирку.

– Понимаю, – усмехнулся я. – Раньше бы тебе за него орден дали, а теперь в кутузку. Несправедливо.

– Да я правда ни при чем!