Страница 19 из 79
Буков остался светить двумя фонарями Кондратюку.
Кондратюк с кошачьей грацией продвигался между штабелями баллонов и банок, белея своим грузным нагим телом, отрывисто давая указания, куда светить. Иногда он бормотал, как бы поясняя самому себе:
— Это фокус на дурака. Штука плевая. Ишь ты, терочный поставили! Отсырел, не сработает. Ага, химическим перестраховались. Думали, я с кусачками, чтобы раздавил, да?
Вернулся, надел на шею брезентовую сумку с инструментом. Продолжал возиться, приговаривая:
— Еще один зуб дернул, теперь не укусит.
Обрадованно объявил:
— А вот она, самая главная гадючка в броневой шкурке. Ну пока, кажется, все.
Подошел к Букову, доложил:
— Взрывоопасность в основном ликвидирована. — Помедлил, переступая босыми ногами, просительно произнес: — Мне бы еще минуток столько же покопаться для гарантии! Разрешите? Душа неспокойна.
— Одевайтесь, — приказал Буков.
— Тогда разрешите обратиться к капитану.
Зуев сказал:
— Обожди, Кондратюк. Тут надо нам другое обсудить. Всем уходить нельзя. Надо на охране объекта остаться. Мало ли что. — Поглядел на Букова: — Вы! И еще кто?
— Товарищ капитан! — перебил Кондратюк. — Мне же тут делов до черта.
— Хорошо, Кондратюк, Лунников, Должиков…
И когда Зуев, Дзюба и Сапежников скрылись во мраке туннеля, оставшимся стало невмоготу сиротливо. Кондратюк, облачившись в обмундирование, сказал:
— Отогреюсь малость — и снова полезу шарить. — Предложил: — Пойдем в боковушке покурим, там ничего, там можно.
Усевшись на корточки вдоль влажной стены, погасили фонарь, чтобы экономить батарею. Мерцали только огоньки цигарок.
Лунников сказал:
— Это что же, фашисты-вервольфы собирались свое же население газом потравить?
— Такая у них затея зверская, чтобы по подземным ходам газ в дома проник, душегубку соорудили. Кондратюк прервал сердито:
— Ну чего, охота словами трясти над тем, что и так ясно.
— Поговорить нельзя?
— Отчего нельзя, можно, только ты для удовольствия чего-нибудь расскажи.
— Про что разговоры любишь?
— Обыкновенно, про жизнь.
— У меня детство очень хорошее было, — сказал Должиков, — просто замечательное…
— Я своим тоже доволен, — сказал Лунников. — Только на фронте не повезло: хотел в авиацию, взяли в пехоту.
— В пехоте хорошо, — заметил Кондратюк. — Всегда на земле, при людях, ума прибавляется. Всего навидаешься.
— Армейский народ ходкий, — сказал Лунников. — У любого своя высотка намечена. — Спросил Должикова: — Ты, Витя, на что нацеливаешься?
— Как отец, учителем. Только школу фашисты сожгли.
— Отстроим.
— Отец преподавателем немецкого языка был, — тихо произнес Должиков. Очень любил немецких классиков, а они его убили.
— Фашисты! — уточнил Кондратюк.
— Все равно — немцы.
— Ты, Витя, вот что прикинь, — ласково посоветовал Буков. — В районном магистрате видел тех, кто из лагерей вышел, пытанные, замученные, — тоже немцы.
— Так это антифашисты, ну сколько их?
— А большевиков сколько до революции было? Считанное число.
— Спасибо за политинформацию! — задорно сказал Лунников. — Только помещение для занятии неподходящее — вроде санузла.
— Ты шуточками тут не балуй, — строго одернул Кондратюк. — Фашистов пришибли, факт налицо. Дошли до Берлина и точку войне поставили, а дальше что с ними будет, с немцами?
— Наведем порядок, будьте уверены, — усмехнулся Лунников.
— Так ты, выходит, завоеватель народа, — иронически заметил Кондратюк, — а вовсе не его освободитель.
— Заклеймил, — обиделся Лунников. — Что, я не понимаю, какая сейчас ситуация: комендантский наш час — дело временное. Немцы должны сами себе самостоятельно установить режим жизни: либо свобода и власть трудящихся, либо опять на шею им капиталисты вскочат, которых в западных секторах союзники обожают, как родственников.
— Правильно отрапортовал, — сказал Кондратюк, — а то я думал, тебя на свое идеологическое иждивение взять как отстающего.
— Ну вот что, перекур кончаем, надо посты занимать, — вставая, объявил Буков. — У Кондратюка свое дело. Мы боевое охранение. Ты, Лунников, становишься в первом боковом отводе, наблюдение ведешь по магистральному каналу. Ты, Должиков, в обратном направлении, тоже у бокового отвода. Я ваш резерв. Вызывать, в случае чего, световым сигналом, самой короткой вспышкой, ладонью фонарь прикрыть и чуточку щелку между пальцев оставить.
Сопроводив, как разводящий, на пост Лунникова и Должикова, Буков встал по другую сторону стены, за которой работал Кондратюк, продолжая свой тщательный поиск, прикрепив брючным ремнем к голове фонарь, подобно шахтеру-забойщику.
Дзюба правильно предсказал, что утром уровень сточных вод повысится.
Буков тревожно прислушивался к сопению сточной воды, ползущей под землей, как гигантское мягкое пресмыкающееся, и чувствовал сквозь прорезиненную спецовку ее отвратительное, ощупывающее прикосновение.
И дышать становилось все труднее от зловония и оттого, что вода вытесняла воздух из туннеля.
Вспоминая о том, о чем рассуждали его люди во время перекура, Буков отметил, что каждый деликатно избегал говорить об обстановке, в которой они оказались, будто здесь ничего такого нет особенного, что бы могло взволновать, обеспокоить.
Это было проявлением солдатской воспитанности — делать вид, будто «все в норме», чтобы не трепать ни себе, ни товарищу нервы предположениями о грозящей опасности, не обнаруживать своих опасений, а уж если высказывать их, то только иронически, насмешливо, будто подсмеиваясь над самим собой.
Поэтому и было сказано Кондратюку:
— Нашел работенку себе по специальности. Обрадовался. Любитель взрывные шарады разгадывать.
— Ну и что? — притворно сердито ответил Кондратюк. — Да, любитель, вам такого моего удовольствия не понять.
Лунников заметил:
— На байдарке тут можно патрулировать — и спорт, и служба.
И даже Должиков произнес в тон ему:
— Подземный патруль, на петлицах — летучая мышь. Буков перебрался за стенку к Кондратюку. Сказал:
— Вода прибывает!
Кондратюк, медленно и осторожно выпрямившись, спросил недовольным тоном:
— Ну и что?
— Наши могут не дойти.
— А чего им понизу топать? Вылезут из первого же люка, и все.
— Район сильно разрушенный — завалы, крышки люков не поднять.
— Ну, это их забота, — хмуро сказал Кондратюк, — а у меня тут свое. Смотри, вот провод к кольчужке далеко ведет, ходил я вдоль, конца нет, значит, где-то с дальней точки подрывная машинка. А это вот шнур, тоже конца не обнаружил, тянется в боковой ход, страховались, значит. Но еще одну штуку обнаружил — в полметра от пола поставлены взрыватели на предохранителях из кусков пиленого сахара. Если вода на этот уровень подойдет, сахар в воде растает, взрыватель сработает. Это у флотских манера на сахаре взрыватели ставить. Просто и надежно. Значит, со всех сторон, на все случаи тут продумано. А вот еще с часовым механизмом нашел, но он незаведенный, просто так стоял. — Воскликнул гневно: — Это же все-таки надо такую бесчеловечность учинить! Ну, заложил бы взрывчатку под объектами, чтобы выборочно только наших побить, а то всех начисто потравить — и своих, и наших — изуверство окончательное. Сколько я всяких подлостей их только не обезвреживал: наших погибших на поле боя они минировали! Под подходящие для госпиталя помещения фашисты мины закладывали замедленного действия. Все было, но такого не попадалось.
— А теперь ничего здесь не осталось, что бы сработало? — опасливо осведомился Буков.
Кондратюк сказал высокомерно:
— Стал бы я на рассуждение время тратить, если б все не зачистил. Добавил сердито: — Сейчас по линии бы пройтись и на обоих концах в засаду засесть.
— Теперь нельзя, — покачал головой Буков. — Вода подпёрла. Надо выждать. Пойду проверю, как там Должиков в охранении.
Должиков стоял в боковом откосе уже по грудь в воде.