Страница 34 из 40
- Вот народ у нас! Бабка, соседка моя, валютой мышей кормила! Оказывается, этим грызунам только дай дойчрубли. Может, немцы шпигом их смазывают для долговечности? Бабка в чулок марки лет восемь пихала. Дочь, конечно, у бабки пьет, мужиков меняет, но ведь внуки есть. Нет, лучше в чулке пусть деньга преет. Она бы и дальше складировала, кабы мыши не почикали. Я со смеху чуть не кончился, как увидел эту торбу. Внучок у бабки в Германии дурит немецкого брата мазней русских художников. Они здесь за рублевые гроши малюют, он там за недешево впаривает. И ведь находятся лопухи, берут, валюту не жалко! Как-то подкатил: продай ему икону. Есть у меня, от бабушки осталась. Я, конечно, послал его по прямому проводу. Купец заморский! В детстве вечно сопливый бегал, по чужим огородам промышлял. Всю дорогу Игоряном звали, а теперь не хвост собачий, а собачачий исключительно Зигфрид.
Развлекает Яша публику, для наглядности рассказа достал мешочек с погрызенными марками: полюбуйтесь, люди добрые, на чудеса в "чулке". И вдруг из очереди выскакивает дама пенсионного возраста и прямо на Шишкина прыгает:
- Это наши деньги мыши жрут! - кричит в Яшу. - Отдайте!
И хвать Шишкина мертвой хваткой за руку.
У Яши, конечно, глаз выпал. Все-таки не в сумасшедшем доме, в передовом банке области. И вдруг почище базарных рядов выходка.
Через две минуты глаз в другой раз выпал. Дама, отталкиваясь от подпорченных мышами дойчмарок, продолжила Яшин рассказ с обратной стороны живописной медали.
Как ни жил Шишкин в крайне северном районе, а все одно мир тесен. Оказывается, Людмила, что пособляла немецкому любителю искусства днем и ночью, - не кто иная, как родная дочь дамы, вцепившейся в тетки Амальин "чулок". Можно сказать, произошла неожиданная смычка города с деревней на почве валюты Зигфрида.
Он, как поведала дама, на третьесортных копиях поднялся и захотел скупать полотна у без дураков художников. Компаньона подыскал, тот был тертый калач в картинном бизнесе, но без выхода за рубеж. Зигфрид говорит: чем я не выход! Бьют по рукам. Российский купец подобрал партию картин и за десять тысяч долларов предложил немецкому негоцианту. "Без базару", согласился по-новорусски тот и повез товар на реализацию. Столковались, что через пару месяцев компаньон приедет в Висбаден за американскими деньгами, параллельно расслабится по-европейски.
Прилетает наш бизнесмен от изобразительного искусства в объединенную Германию, кошелек неслабый прихватил под десять тысяч долларов. Накануне созвонился с Зигфридом. "Все абдемах, - докладывает тот, - деньги жгут мою ляжку!" И попросил гостинца - вкусной водки "Гжелки". Обрадованный партнер водчонку под мышку и на самолет. Но в аэропорту назначения никто в объятья гостя из России не сграбастал. Отсутствовал Зигфрид и по висбаденскому адресу. Неделю компаньон наугад рыскал по городу, вторую, язык на плече, с достопримечательностями знакомился - вдруг среди них наглая физиономия Зигфрида мелькнет, - нервничать начал: как вернуть картинные доллары? От перевозбуждения в одиночестве, как алкаш последний, "Гжелку" выхлестал. Вместе с водкой виза закончилась, немцам наплевать на издержки живописного производства, дранг нах остен указали.
Рассвирепел компаньон. "Ах ты, фашист! - начал обзываться в самолете. Ах ты, Геббельс! Ах ты, немчурина недобитая! Развел меня, как лоха!"
И Курскую дугу не устроишь с утюгом на животе, кирпичом, к мошонке притороченном.
На подлете к Омску чуток успокоился обманутый бизнесмен. Прямо с аэропорта к Людмиле на такси рванул. А у той сын, Александр Зигфридович, пол животом полирует, ждет, когда папка, как давно обещал мамке, заберет их на постоянное жительство в Германию. Компаньон обрадовался наличию подрастающего поколения, говорит Людмиле:
- Ты мне должна десять тысяч долларов. Через месяц не отдашь, я этого немчуренка за ноги и об стену шарахну! Ферштейн, фрау?
Никакого человеколюбия! А ведь не сивушно-водочный предприниматель, с образцами высокого искусства коммерцию имеет.
- Связывайся со своим Геббельсом, пусть шлет долг! Или квартиру продавай! Мне лично по барабану! Но через месяц деньги на бочку.
На следующий день еще раз проведал Людмилу, в компании с двумя мордоворотами, но с тем же шкурным интересом.
- Мы квартиру продали! - ревела теща Зигфрида в банке. - Купили халупу в деревне, крыша течет, туалет завалился... Это наши деньги мыши жрут! Наши! Отдайте!
И Шишкин отдал "чулок".
- Зачем? - спросил начальник в машине.
- Все одно их вроде как мыши съели!
- А соседка?
- Куплю сладостей и будет довольна.
- Она, поди, не совсем дура. Понимает, не на кило пряников в чулке было!
- Не боись, Марфута, все сходится - ребеночек не наш! - захохотал Яша и похлопал себя по карману. - В мешке только сильно погрызенные были, марок двести, остальные триста у меня. Тетку Амалью забижать нельзя, окорок обещала закоптить. Привезу на пробу, пальчики оближешь.
- О правнуке ей не трекни!
- За кого меня держишь?
- За Яшу Шишкина!
- То-то!
И они поехали в другой пункт валютного обмена.
ДЕТЕКТИВНОЕ КОЛДОВСТВО
Есть переделанная из давнишнего шлягера песенка: "Любовь-любовь, ах, чтоб ты сдохла! Ой, Жигули вы, Жигули!" Само собой, для смеху поется, но в ней намек, красным девицам урок - не всякая любовь впрок. Сколько раз было молоденькая да свеженькая втюрится в экземпляр на две головы старше, молью травленный, женой запиленный. Вцепится дуреха всеми руками в поношенное добро и не хочет отбежать на пару шагов, трезво оглядеть портретную и остальную сущность Ромео. Ладно бы он из себя Аполлон или творческого пошиба: на сцене играет, стихи в книжки пишет. Ничего рядом не пробегало: ни экстерьера, ни внутреннего интеллекта. А она рвет сердечко на клочки. Пусть бы круглый день носил благоухающий цветочек на руках... Он едва не на пинках... Нехотя завоешь: "Любовь-любовь, ах, чтоб ты сдохла!"
Катюху Алимпиеву поразила такая страсть. Двадцать лет от роду, кожа чистый атлас, щечки - маков цвет, а втрескалась в мужика, у которого вместо аполлонства и поэзии сорок лет от роду, из коих три лагерной биографии сидел, внешность из разряда пересортицы. Жена, двое детей. И с головой не дружит. Вот расщедрился, подарил белье - дорогое да шикарное. Катюха и так принцесса, тут - вообще! Хоть в газету на конкурс снимок посылай. Да не успела перед зеркалом крутнуться, трах-бах - разругались. Кавалер наезжает: отдавай подарочные тряпки! Катюха тащит презент со слезами. Не так из-за кружевных лоскутков влагу пускает, как из-за ссоры с любимым. В другой раз возвращай ему деньги, что потратил, когда в ресторан водил. Рыцарь без стыда и с упреком.
Подруга со школьных лет Люся Гавричкова не одобряла данный выбор. Но Катюха уговорила ее на разведку сбегать, узнать, что за жена у ненаглядного.
"Сходи, - канючила, - посмотри. Завтра вечером его как раз дома не будет".
Что ни сделаешь ради дружбы.
Вместо жены сам дверь отворил. Красаве-е-е-ц! Люся исплевалась на обратной дороге. Лысина в полчерепушки, в трусах семейных, на груди с одной стороны купола церковные синеют, с другой - русалка с голливудским бюстом хвостом машет.
"Он хороший!" - защищала Катюха.
И перспектив-то супружеских ни два, ни один с половиной. Вроде как обещал жениться, да все "после-после".
Люся пыталась втолковать подружке: "После будет шиш да в подоле малыш". Та или хохочет, уши затыкает: не учи ученого. Или ревмя ревет: опять у них нарастопырку, нижние подарочные тряпки в обратную сторону требует.
В тот раз Катюха веселая пришла. Она медсестрой в больнице работала. Кстати, раз пошла речь о вопросе занятости - Люся в университете уму разуму училась.
Катюха принялась рассказывать больничный прикол. Пациенту надо обследовать почки. Он пятьдесят лет розово витал в облаках - не для его органов хвори с армией врачей. В поликлинику дорогу только с кариесом знал. И вдруг здоровье беспутно вильнуло хвостом, почки развякались мочи нет - на стенки гонят. Направили бедолагу в стационар. Лежит сам не свой, думку невеселую мнет-крутит - отгарцевался, теперь пойдут клизмы, таблетки и стариковские валенки вместо тапочек.