Свет во тьме

Гостиница представляла собой обшарпанное трехэтажное здание с удобствами в коридоре. Однако в номере «люкс», который снял отец Лаврентий, были отдельная раковина и унитаз с разбитым смывным бачком, но не было ни душа, ни горячей воды. В комнате номера стояла раздолбанная кровать, покрытая протертым пледом, прожженный сигаретами стол с потрескавшейся полировкой и стул на трех ножках. На окнах висели черная от грязи тюль и непонятного цвета выцветшие занавески. Из всех лампочек трехрожковой люстры горела только одна. Электрическая розетка не работала.

Священник Лаврентий с ужасом смотрел на все это «великолепие». Он родился и вырос в Ленинграде в семье музыкантов, закончил консерваторию. После 1988 года он начал ходить в храмы северной столицы. Его пленила красота православного богослужения, Лаврентию захотелось и самому стать священником. Было ему в это время двадцать шесть лет. Но в Ленинграде это было сделать сложно, требовалось получить и духовное образование, а опять учиться молодой человек не хотел. Тем более что он был неженат, а ни жениться, ни становиться монахом не чувствовал желания. Возможным выходом было стать целибатным священником, но не все архиереи к этому хорошо относились. Вот и посоветовали ему поехать в Петровскую епархию, где открывалось много новых храмов и была большая потребность в новых священнослужителях, а архиерей не имел предубеждения против целибатов.

Архиепископ Анатолий и особенно протоиерей Александр, приняли его радушно. Поселили в доме у одной старенькой прихожанки. Лаврентию, выросшему в хорошей ленинградской квартире со всеми удобствами, не служившему по болезни желудка в армии и не ездившему, в отличие от многих сверстников в музучилище и консерватории, в колхозы на картошку, сложно было привыкать к удобствам на улице, необходимости ходить за водой на колонку. Невысокий, щуплый, изнеженный, болезненный, в свои двадцать семь лет уже начинающий сильно лысеть, он был при этом человеком непривередливым и с трудом, но начал привыкать к новым условиям. Однако тоска по благам цивилизации была в нем еще сильна. Номер «люкс» он снял в надежде хотя бы на пару дней почувствовать себя вновь приобщенным к ним, а в итоге пришел к выводу, что комнатка в доме тети Сони в Петрово была вовсе не такой плохой, как ему казалось.

Отцу Георгию Грицуку сообщили о приезде нового настоятеля телеграммой, и он пришел в гостиницу. Протоиерей был высокий седой мужчина с коротко постриженными волосами и маленькой бородкой. На нем был серый костюм, на ногах лаковые черные ботинки, на носу темные очки. За последние три года он сменил уже десять мест служения, что не мешало ему сохранять невозмутимо важный вид. Нигде он не уживался, постоянно что-то «чудил»; другой архиерей давно уже запретил бы отца Георгия в священнослужении, но архиепископ Анатолий жалел стареющего священника и каждый раз пытался хоть на время его куда-то пристроить.

– Здравствуй, дорогой отец, – певуче сказал протоиерей Георгий, входя в номер отца Лаврентия и сразу же бросившись его обнимать. – Рад приветствовать тебя на этой мрачной земле.

– Так уж и мрачной, – попытался отшутиться тот. – Вы покажете мне храм?

– Завтра, все завтра. Сегодня я введу тебя в курс дела. Ты уже видел город?

– Ну, так немного, пока шел в гостиницу…

– И нечего видеть это обиталище порока и скорби, еще насмотришься до тошноты. Побеседуем здесь. Кстати, – отец Георгий стал необычайно деловитым, – ты как новый настоятель разве не собираешься угостить чем-нибудь заслуженного протоиерея, благоговейного старца, который сам пришел к тебе, хотя и по сану и по возрасту, ты должен был его искать?

– Но у меня здесь ничего нет…– растерялся Лаврентий.

– Но деньги есть?

– Есть…

– Тогда пошли в магазин. Только сними сперва подрясник.

По дороге отец Георгий всячески поносил Чапаевск. И город никудышный, и жители в нем дурные. Даже обращаются при встрече друг к другу: «Здравствуй, дурак»; «привет, дурак», в Петровской области вообще дураков так и называют «чапаевцы». К слову сказать, когда протоиерей Георгий рассказал об этом архиерею, тот не без юмора поинтересовался: «Странно, а Ефрем мне ничего такого не говорил. Может, они только к вам так обращаются?»

– Неужели правда? – тоже не поверил отец Лаврентий.

– А ты как думал? Но в то же время так меня полюбили! Ведь я служу так, как никто в этой Петровской епархии не служит. Я служу – у меня служба горит, проповедь горит, молебен горит! Меня в пятнадцать епархий зовут – то настоятелем кафедрального собора, то секретарем епархии. Но я – скромный. Зачем оно мне нужно? Меня и Патриарх знает. Звонит мне, спрашивает, как правильно служить, как поступать в том или ином случае…

– Сам Патриарх? – удивился Лаврентий.

– Да, конечно. Я ведь и по церковной службе, и по богословию один из лучших специалистов в России. У меня такое шикарное образование, что я даже не могу сказать какое! Вот архиерей этим пользуется, постоянно посылает меня то на один приход, то на другой, чтобы службу наладить. И нигде не хотят, чтобы я уезжал! А уж как стараются мне угодить! Выхожу, бывает, утром из дома – тут сумка с продуктами, тут бутылка коньяка, тут отрез материала. Несут люди от чистого сердца, хотят мне приятное сделать. Знают ведь, что я просто так ничего не беру. А уж раз подкинули… Не пропадать же добру.

За разговором они зашли в магазин. Там продавщица по знаку Грицука выдала им из-под прилавка двухлитровую банку с мутноватой жидкостью, килограмм ливерной колбасы, буханку черного хлеба, банку килек в томате и банку соленых огурцов. Платить за все пришлось отцу Лаврентию, больному желудку которого стало плохо от одного вида всех этих яств. У отца Георгия, напротив, настроение заметно улучшилось, чувствовалось, что ему не терпится поскорее вернуться в номер.

– А что такое в банке? – задал интересовавший его вопрос Лаврентий, которому содержимое показалось по одному своему виду какой-то отравой.

– Прекраснейший самогон! Чистый как слеза. Ведь ты знаешь, какие сейчас проблемы с водкой…

– А не осудят нас, священников, что мы такие вещи покупаем?

– Кто ж осудит?

В номере не было посуды, но отец Георгий, видимо, знал об этом и предусмотрительно прихватил нож и два граненых стакана. За три минуты он сервировал все прямо без тарелок на грязном столе гостиничного номера. Отцу Лаврентию подумалось, что именно так, наверное, едят бродяги, о которых он много читал, но настоящих никогда не видел.

– Вот, за пять минут накрыл стол не хуже, чем на приеме у министра! – гордо сказал Грицук, не заметив, что на нового настоятеля стол производит совсем другое впечатление.

Отец Лаврентий лишь пригубил жуткую жидкость, а его новый знакомый залпом осушил стакан и сразу же налил себе второй.

– А ты что не пьешь? – неодобрительно покосился он на Лаврентия.

– Здоровье не позволяет. А правда, – решил перевести разговор священник, – что отец Ефрем сам без страховки залезал на колокольню и ее белил?

– Ефрем? – отец Георгий также залпом выпил второй стакан, икнул, взгляд его помутнел. – Да он просто залезет на колокольню, привяжется там веревкой и спит!

– Спит? – в ужасе спросил настоятель. – Зачем же на колокольне, она же метров тридцать высотой!?

– Тридцать шесть. А спал он на самом верху этой колокольни, чтобы не служить. Ну, кто его туда полезет искать? То-то и оно. Ужасно не любил ничего делать. А один раз забыл привязаться и упал прямо головой об землю, но дурачкам ничего не делается. Отряхнулся и полез обратно.

Отец Георгий тем временем выпил третий стакан. Лаврентий понял, что принимать на веру все, что он сегодня слышит, не стоит, а также попробовал намекнуть на вред неумеренности. Его гость начал в ответ рассказывать ему бесконечную историю про какого-то старца-подвижника и его ученика, которые пришли в какой-то монастырь и ели там всю еду, которую им подали, хотя должны были питаться только хлебом и водой. И ученик осудил старца: вот он ест хорошую пищу, и меня заставил, не делает того, чему меня учит. Но когда они вышли из монастыря, ученику от обильной еды захотелось пить. А старец сказал ему: «Вот теперь будем поститься. А на людях пост не считается». И они целый день терпели жажду…