Свет во тьме

– Сильно плохо? – участливо спросил он.

– Ты … хто? – задыхаясь, спросил помощник старосты.

Лечение в данном случае могло быть только одним. Спиртное тогда не было таким уж свободно доступным товаром. Магазинов было мало, нужно было выстоять еще очередь. Да и стеснялся Иванов покупать спиртное. Но у него в портфеле была бутылочка со ста граммами медицинского спирта, который ему по его просьбе принесли из больницы и которым он собирался оттереть стекло на столе. «Придется пожить еще с грязным стеклом», – с грустью подумал уполномоченный. Он подошел к вахтерше горисполкома, которая прекрасно знала и его, и Льва Александровича и сейчас с интересом за ними наблюдала из окна.

– Как бы не умер, – сказал Евгений Алексеевич, подходя к ней.

– Да что с ним случится! – махнула рукой старушка. – Неужели такому аспиду еще «скорую» вызывать?

– Да нет, «скорая» не успеет. Дайте полстакана воды.

Удивленная вахтерша взяла грязный граненый стакан и налила его наполовину водой из массивного графина с разбитой крышкой.

– Неужели вода такому может помочь?

– Нет, конечно. У меня здесь есть лекарство на спирту, – на ходу придумал уполномоченный. – Обычно пьют по столовой ложке, но я ему вылью весь пузырек.

– Ну, если на спирту, то, конечно, поможет. У него же портвейн вместо крови, наверное.

Уполномоченный не без жалости вылил спирт в стакан и подошел к помощнику старосты. Казалось, что у того вскоре начнутся судороги.

– Пей! – властно приказал Иванов.

Лев сделал сначала маленький глоточек с большим трудом, потом побольше и легче, а затем залпом выпил весь стакан. Через несколько минут лицо его прояснилось и приняло осмысленный вид, а сам он стал похож на нормального человека, только очень уж потного и вонючего.

– Евгений Алексеевич, да вы мне жизнь спасли! – воскликнул он.

– Вам надо лечиться, – для очистки совести сказал уполномоченный, хотя твердо знал, что в данном случае лечение бесполезно. Но он ведь много лет был учителем и поэтому часто говорил некоторые вещи просто так, чтобы не чувствовать себя виноватым, что не сказал.

– Да не поможет, – обреченно махнул рукой Лев. – Чего я только не пробовал! Единственное, что помогло – взял благословение у владыки Исайи, и два месяца не пил.

Иванов вздрогнул. Еще одно свидетельство огромных внутренних духовных сил архиерея, исходившее от такого малорелигиозного лица, глубоко впечатлило его.

– А как я здесь оказался? – озирался Лев Александрович. Тут он увидел горисполком и понял: – А, к доче шел!

– Не думаю, что ваше появление ее восхитило бы. Вам вообще-то куда нужно было?

– В собор.

– Вас, конечно, там видели и не таким. Но я бы посоветовал сходить домой, вымыться и надеть что-то менее вызывающее, чем фрак.

– Нельзя, – глубокомысленно сказал Лев.

– Почему? – искренне удивился уполномоченный.

– А они тогда не поймут, что у меня дома пора порядок наводить, а уже пора. Ну ладно, благодарствую, Евгений Алексеевич, я ваш должник.

И помощник старосты направился в сторону собора, а Иванов, наконец, смог войти в горисполком. Стакан вахтерша выкинула.

Глава 7.

Здание Петровского горисполкома было двухэтажным особняком дореволюционной постройки. Когда-то оно, наверное, было красивым. Но во время борьбы против архитектурных излишеств с него посшибали все вензеля, колонночки, скульптуры, которыми богатые купцы до революции любили украшать свои дома, и в довершение всего покрасили в отвратительный коричневый цвет. В таком виде здание стало полностью соответствовать своим внешним видом своему содержимому – месту нахождения руководства исполнительного комитета Петровского городского совета депутатов трудящихся.

Кабинет секретаря горисполкома находился на втором этаже. По своему положению это должностное лицо было немного ниже заместителя председателя райисполкома, но, наверное, все же выше, чем областной уполномоченный Совета по делам религий.

Секретарь горисполкома Эльвира Свинаренко была молодой невысокой тучной женщиной с вытравленными перекисью водорода жидкими волосами. Когда Иванов вошел к ней в кабинет, то она, тяжело отдуваясь, встала из-за стола, сделала несколько шагов ему навстречу своими короткими ногами и пожала ему руку. Ладонь ее была отекшая и мягкая, как подушка.

– Что-то вы долго, Евгений Алексеевич, – недовольно сказала она.

– Так вот папу вашего пришлось в порядок приводить прямо перед дверями горисполкома, – спокойно ответил уполномоченный.

Важность сползла с лица товарища Свинаренко и сменилась неподдельным ужасом. Она как-то сразу забыла, что хотела строить разговор строго и по-марксистски бескомпромиссно.

– Что? Отец здесь? Надеюсь, он не за дверью?

– Вы его недооцениваете, Эльвира Львовна. Когда такой важный человек, да еще во фраке, ждет чего-либо за дверью!

– Во фраке? Но сейчас же зима, на улице плюс два. И он без пальто?

– Нет, только во фраке, но когда я приводил его в чувство, ему было так жарко, что с него тек пот.

– Где же он сейчас?

– Пошел к себе на работу.

– Какая у него может быть работа? – искренне удивилась Эльвира.

– В собор.

– Ах, это… – секретарь горисполкома сразу успокоилась, к ней начала возвращаться уверенность. – Тогда мы можем перейти к той проблеме, которая вынудила меня просить вас придти. Евгений Алексеевич, почему вы считаете возможным проводить действия, противоречащие решениям нашей городской комиссии?

– О чем это вы?

– Я имею в виду вопрос с открытием второго храма в Петрово.

– Не вижу здесь противоречия. Я дал отрицательное заключение, Совет меня поддержал, заявителям дан официальный отказ.

– Вы на самом деле не понимаете? Речь идет о мерах, которые предполагалось принять к двум из заявителей.

– А я здесь при чем?

– Когда вам позвонили из пединститута, вы сказали, что не нужно отчислять этого студента, … как его там…

– Я понял, о ком речь. Конечно, не нужно отчислять. Я его вызвал, объяснил, чтобы он своей религиозностью не бравировал, неизвестно еще пока, что это – подлинная вера или юношеское стремление плыть против течения. Я говорил с деканом, молодой человек учится на «четверки» и «пятерки», дисциплину не нарушает, других оснований для отчисления нет. Парень обещал вести себя аккуратнее.

– Другими словами, вы предложили ему затаиться и втихаря вредить советской власти? – маленькие глазенки Свинаренко налились кровью.

– Только не нужно пафоса, Эльвира. Никому он не вредит. Если на него не обращать внимания, то он, может быть, через год-другой и в церковь ходить не будет. А так – будет гнаться за ореолом страдальца за веру.

– Вы думаете? – уже намного тише и растерянно спросила секретарь горисполкома. Она всегда терялась перед своим бывшим преподавателем – таким спокойным, неизменно уверенным в своей правоте, стремящимся отстаивать высшие ценности.

– Не думаю, а знаю. Что еще не так?

– А зачем вы написали мне письмо, что считаете нецелесообразным откладывать выдачу ордера на новую квартиру этому…, ну как его там?

– Я понял, о ком речь. Мы живем не при Хрущеве, наши методы должны быть качественно иными. Даже и тогда не одобрялось подобное администрирование, а уж сейчас – тем более. Впрочем, данный вопрос уже исключительно в компетенции горисполкома.

– Зачем же вы направили копию в облисполком?

– Чтобы в случае разбирательства была очевидна моя позиция.

Эльвира Львовна окончательно растерялась. Мысль о разбирательстве вышестоящими органами, какой бы маловероятной ни была, немного ее напугала.

– Так как же нам поступить?

– Это ваше дело, я свое мнение высказал.

Уполномоченный немного насмешливо посмотрел на не знавшую, чего еще сказать, секретаря горисполкома и спросил:

– Все у вас? А то у меня много работы.