Призрачная Америка

— Но как же книга? – растерянно спросил Рудольф.

— Книга? Не смешите меня! Арнольд Стерн — прекрасный молодой человек, автор талантливых произведений. Думаю, что злодей специально сделал все так еще и для того, чтобы скомпрометировать его книги в глазах американцев. Между тем эти романы очень полезны, они позволяют видеть новые грани реальности, осознавать то, что ранее были где‑то в глубинах подсознания; эмоционально обогащают жизнь читателя… Вы сами читали Стерна?

— Нет, пока, — растерянно ответил Томпсон.

— Ну, и ничего страшного, можете не читать: сейчас не до чтения! Вы хороший следователь, и вам необходимо вернуться в Моуди, и уже как следует расследовать это дело. Но предупреждаю, что там очень опасно. Вам нужно взять с собой человек десять федеральных агентов.

— Я не имею таких полномочий, — начал было Рудольф, но Линс нетерпеливо его перебил:

— Я все уже решил с теми, кто такие полномочия имеет. Завтра вы вновь отправляетесь в Моуди. И смотрите: вы должны убедить меня, что вы хороший следователь. От этого зависит ваша будущая карьера. Вам хотелось бы, например, стать шефом полиции?

Ричард и Пол

Беркли сидел в доме Пола, около десяти лет назад похоронившего своих родителей и жившего в одиночестве, лишь изредка прерываемом посещениями друга. Они очень сдружились с Ричардом после всего пережитого, однако встречались нечасто. Пол после пережитых потрясений был как‑то не склонен к общению; единственное общественное место, которое он каждую неделю посещал – это храм, где служил постаревший отец Уильям.

— Похоже, что этот следователь мне не поверил, — заключил шериф свой рассказ.

— Наверное, для него это выглядит как‑то нереально, — согласился Пол. – А ты говорил об этом с мэром, с отцом Уильямом?

Мэром Моуди был генерал Бэрримор. После смерти двух профессоров, он вместе с отцом Уильямом и избранным шерифом Беркли, являлся самым большим авторитетом в городке, население которого приблизилось к трем тысячам человек.

— Они склонны видеть в этом событии окончание спокойной жизни в этих местах, — кивнул Ричард. – И они считают, что книга со сценарием преступления была написана под прямым воздействием сил тьмы.

— Это, безусловно. Но ты не думал, что они могут попробовать обвинить в совершенном тебя?

— Как это? – изумился шериф.

— А ты думаешь, что они так и простили тебе, что ты сделал здесь двадцать лет назад? Они вынуждены были закрыть глаза очень надолго. Двадцать лет прошло, и нам стало казаться, что они все забыли. Но это те, кто ничего не забывает, и умеет ждать.

— Но… Это абсурдно!

— Тел уже нет, времени прошло много. Ты был первым, кто осматривал убитых, более того: тем, кто их нашел. Им сейчас легко будет подстраивать все под заданный миф.

— Но это слишком шаткие основания для предъявления официального обвинения!

— А им, возможно, и не нужно официальных обвинений. Им нужно для начала подорвать доверие к власти у нынешних жителей Моуди, внушить им, что они доверили свою безопасность убийце и злодею. Может быть, они и не скажут прямо, что именно ты маньяк, убивший студентов. Но они могут организовать серию статей с оговорками «возможно», «очень вероятно, что»…

— Да, город и так всполошен происшедшим настолько, что, кажется, наступил конец здешней спокойной жизни. Однако, если они захотят обнародовать то, что здесь произошло двадцать лет назад, то ведь им придется признать все и о том, что представляли собой местные шахты?

— А зачем? Мистер Спилет вновь сделал их просто шахтами. Приехавшие из Юго–Восточной Азии рабочие, не знающие английского языка, еще двадцать лет назад устранили все следы жуткой лаборатории.

— Но есть свидетели…

— Кто?

— Мы, генерал, отец Уильям.

— Преступник, сумасшедший и их сообщники, для которых пришло время ответить перед законом.

Шериф с интересом посмотрел в глаза Пола, в которых читалась усталость и боль, которую не смогли заглушить и два десятка лет спокойной жизни.

— Теперь не я, а ты склонен видеть во всем плохое, — сказал Ричард. – Но даже если это все и так, то так просто мы им не сдадимся.

Докторская лекция диктатора

В кабинете мистера Линса собрались около двух десятков профессоров. Это были одни из тех, кто определял то, как должны думать люди в Америке, да и во всем мире. Секретарь президента университета Хопкинс, молодой расторопный человек с дипломом доктора права, подошел к своему шефу, рассаживающему гостей, и шепнул ему:

— Мистер Линс, там профессор Монкей.

— Это который выпустил учебник антропологии, где говорится, что человек – одна из разновидностей гоминидов – человекообразных обезьян, причем не самая совершенная?

— Да, это он.

— И мистер Монкей на мой вопрос считает ли он, как автор этой полезной для обучения широких масс книги и себя гоминидом, ответил утвердительно?

— Да, — сдерживая смех, кивнул Хопкинс, вспомнивший диалог полугодовой давности.

— Но ведь дело в том, что это собрание не гоминидов, а людей несколько иного… вида. Я боюсь, что разновидность обезьян в лице своего представителя, показывающего трогательную солидарность со своим видом, не должна знать о том, что представители более совершенного вида уготовили их виду. Поэтому… до начала еще полчаса. Пусть профессор Монкей зайдет в переговорную и подождет меня. Угости его пока банановой водкой и нарезкой из бананов.

Через десять минут президент университета, улыбаясь, вошел в небольшую комнату напротив его кабинета, где за столом сидел мистер Монкей, уже успевший выпить две рюмки банановой настойки.

— Здравствуй, дорогой мой! – обнял его мистер Линс. – Почему ты здесь?

— Но мне сказали, что все ведущие профессора должны быть на этой лекции, и я полагал что…

— Она не касается гоминидов, друг мой. Тебе еще нужно поработать, пройти, так сказать, некоторый эволюционный путь, осознать свою приобщенность к некоторым высшим силам. То, что ты написал про определенную часть человечества в твоем учебнике – очень полезно для нас. Но пока ты себя ассоциируешь с ней, мы не можем тебе вполне доверять в некоторых вопросах.

— Но я …

— Успокойся, дорогой. Скушай бананчик, выпей еще рюмочку… Вот так, молодец! А сейчас иди, приходи завтра, мы обо всем поговорим тогда…

И президент вернулся в свой кабинет, уже не видя, как торопливо Монкей покинул его аппартаменты… Его уже ждали разместившиеся в креслах профессора.

— Господа, — обратился к ним мистер Линс, — сегодня у нас особый день, когда мы имеем честь присудить степень доктора нашего университета и заслушать его докторскую лекцию замечательного человека, который в отдельно взятой латиноамериканской стране (А может быть африканской? Или азиатской? А?), — и президент лукаво посмотрел на присутствующих, — провел некоторые очень интересные эксперименты по управлению людьми, которые были разработаны несколькими научными центрами нашего университета. Это человек слишком известен, чтобы я называл его имя, и это закрытое заседание, где нет нужды называть имена. Итак, прошу вас, ваше превосходительство!

И под любопытными взглядами собравшихся в кабинет вошел человек в генеральской форме, неопределенного возраста и неопределенной национальности.

— Господин президент, уважаемый профессора, — начал он, — я не привык к длинным речам. Я в течение двадцати лет слушаю то, что говорит мне мистер Линс, и я ни разу не пожалел об этом. Мой народ любит меня. В моей стране нет жестокости и насилия, царит свобода и взаимное доверие. Я без страха хожу в любое место своей страны.

— А как же оппозиция, террористы?

— Их нет. Преступности тоже почти нет. Дело в том, что мы внедрили в свой повседневный быт несколько простых идей мистера Линса. Все люди у нас свободны, но некоторые из них бывают больны, и из‑за этого могут воспользоваться своей свободой во вред самим же себе. И мы гуманно предупреждаем это, помещая в специальные больницы. При этом они сами этого искренне хотят, но не всегда бывают осведомлены о своих желаниях, так что иной раз психоаналитику по году приходится биться с ними как рыба об лед, пока они, наконец, не поймут, чего хотят на самом деле. Преступность мы стараемся предупреждать тем, что преступникам арестовывают до того, как он совершил преступление. Мы противники смертной казни, но что делать: наша страна пока не готова ее полностью отменить. Поэтому за некоторые виды преступлений, в том числе мысленных, она применяется, в тех объемах, в которых это диктуется политической целесообразностью.