Страница 3 из 37
— Слава, спой, наконец, что‑то женское, — сказала заместитель министра Зоя Георгиевна, которой, глядя на происходящее, то же захотелось попеть. И затянула противным сопрано: «Что стоишь, качаясь, тонкая рябина». Хотя подстроиться к пению не имеющей слуха высокой гостье было не просто, все старались подпевать, как могли. Когда песня кончилась, Петрович заметил: «А там потом еще один куплет есть!»
— Какой? – удивилась Зоя Георгиевна.
И пьяный чиновник с чувством пропел:
«Но однажды ночью
Буря разыгралась.
И тогда рябина
К дубу перебралась».
И тут же заявил:
— А есть и еще один вариант окончания! – и с еще большим воодушевлением скорее прокричал, чем спел:
«Но однажды ночью
Дуб к ней перебрался,
И о чем‑то долго
С нею он шептался.
После этой ночи
Кто‑то появился;
Даже сам Мичурин
Очень удивился».
— Дурак! – заявила заместитель министра, но тут же выпила рюмку водки, и заставила врача — проктолога Пал Палыча, который почему‑то работал здесь психиатром, и который, умея теоретически блестяще объяснить, в чем связь психиатрии с проктологией, причем объяснения его были складны, но абсурдны; на практике одинаково плохо разбирался в том, в чем должны разбираться и психиатры и проктологи, однако был в то же время хорошим гармонистом, аккомпанировать ей и запела романс: «Мне сегодня так больно». Пела она премерзко, но все в один голос заявили, что Зоя Георгиевна поет ни чем не хуже, чем Изабелла Юрьева.
— Барыню! – скомандовала Пал Палычу заместитель министра и, схватив за руку Петровича, начала с ним отплясывать посреди комнаты.
Потом пришла пора частушек, в том числе и матерных. А осоловелая начальник управления соцзащиты Нина Петровна блаженно улыбалась и, закатив глаза, объясняла англичанам, что они видят таинство явления русской души. Петрович ее услышал и заявил, что хочет сказать тост:
— Этот тост затронет за самое живое каждого русского человека. Каждый почувствует здесь что‑то родное и близкое его душе, затрагивающее самые глубинные и потаенные струны его сердца!
И после этого он с чувством хрюкнул. Все засмеялись, кроме английских гостей, которые были в шоке.
А заместитель начальника управления распорядился, чтобы включили магнитофон, и тут же принялся комментировать песню.
«Помни, не забывай,
Буду ждать, хоть целую вечность», — пела Кристина Орбакайте.
— И недели бы не стала ждать, слово вам даю! – заявил Петрович.
«Я спасу тебя там, где никто не спасает» — на этих словах певицы Валерий вообще сморщился и провозгласил, что звучит здорово, но на самом деле было бы хорошо, если бы она не то что спасла, а хотя бы сама в гроб не вогнала того, кто ее полюбит.
— Валера, а может ты к ней неравнодушен, вот и хаешь девушку? – лукаво спросила Нина Петровна.
— Да ну тебя, Нина, еще скажи, что я Джону завидую, что он английский лорд, а я нет, — недовольно отмахнулся от нее заместитель, но почему‑то покраснел, что вообще‑то за ним не водилось.
Директор интерната вдруг увидела, что нет сэра Джона и сказала об этом Зое Георгиевне. А та тотчас всполошилась, и отправила Петровича искать англичанина. Не слишком ему доверяя, заместитель министра выпила еще рюмку водки и отправилась вслед за ним.
Григорий Александрович
— Сэр Джон, я посмотрела материалы с вашими требованиями. С местными кадрами мы ничего не сделаем, — сказала Зоя Георгиевна, отведя вице–президента фонда в сторону.
— Что дальше?
— У меня есть на примете один человек, которому можно было бы это поручить, если он за это возьмется. Но он сейчас в Москве, то есть нужно сделать перерыв в переговорах до завтра.
— Хорошо, тогда мы поедем в гостиницу в областной центр.
— Охота вам туда тащиться? Остановимся у Людмилы, условия в ее доме намного лучше, чем в любой гостинице. Правда, Люсь? – сказала заместитель министра.
— Ну да, — подтвердила директор интерната, прикидывая, сколько дополнительно денег и из каких фондов можно будет списать за размещение иностранцев «на постой» в ее коттедже.
Этот «калькулятор» включался у нее в голове вне зависимости от того, с кем ей приходилось иметь дело: даже из помощи родственникам она умела извлекать выгоду. Сейчас перед ней были люди, значившие для нее намного больше, чем родной брат и его сын, но и в отношении их Скотникова начала считать, даже не осознавая, что делает.
— Я не против, — сэр Джон любил экзотику. – Но разве все мы поместимся?
— Конечно! – подтвердила Людмила Владимировна.
А Зоя Георгиевна уже набирала телефонный номер.
…Григорий Александрович еще несколько лет назад работал профессором кафедры психиатрии в одном из московских институтов. Темой его научных интересов было манипулирование сознанием. Но некоторые статьи стареющего профессора не понравились «наверху», и ученому предложили написать заявление об увольнении «по собственному желанию».
Чтобы не существовать только на скромную пенсию, Григорий Александрович, нередко проводил то, что называл «наработкой экспериментальной базы по наработке практического материала по индивидуальному манипулированию сознанием».
Профессор в общении был необычайно интересным человеком. Сколько всего он рассказывал такого, да так убедительно, что некоторые, не знавшие его, поначалу даже начинали верить. Да и как не верить убеленному сединами шестидесятитрехлетнему мужчине, который без тени иронии рассказывает о том, какими неординарными событиями была наполнена его жизнь! Вот и сейчас, сидя за столиком в летнем кафе с новым знакомым, пареньком из провинции, приехавшим в Москву в надежде познакомится со знаменитостями, втрое моложе профессора, потягивая коньяк из фужера, Григорий рассказывает истории из своей жизни:
— Мы были простые ребята, вместе росли во дворе, вместе дрались, вместе начали курить и выпивать, вместе портили девок. Вместе поступили в институт и вместе вылетели оттуда за лоботрясничество в армию, вместе в ней отслужили. А сейчас мои друзья – один в аппарате Президента, другой – советник Председателя Правительства, третий – генерал ФСБ. Да и я …
— Что – вы? – с интересом спрашивает провинциал Сергей, с интересом ловящий каждое слово человека, сумевшего самому сделать себя в жизни.
— Полковник ФСБ, – говорит Григорий Александрович и допивает коньяк. Потом обращается к собеседнику: – Сереж, купи еще немного.
Парень, хотя у него и плохо с деньгами, бежит к стойке и вскоре возвращается с фужером, в котором двести граммов коньяка и маленькой тарелочкой с порезанным лимоном. Ведь не каждый день подворачивается честь угостить такого человека. Григорий залпом выпивает коньяк, нюхает дольку лимона, затем пристально смотрит на Сергея и говорит:
— Вообще‑то я генерал. Но об этом нельзя говорить!
— Почему?
— Потому что звание мне присвоено закрытым приказом. Но тут очень запутанная история, такую без бутылки не расскажешь…
Паренек на этот раз уже внимательно считает деньги в карманах, затем бежит не к стойке, а в соседний магазин, откуда приносит поллитровую бутылку самого дешевого коньяка.
— Вот и правильно! – одобряет Григорий Александрович. – Нечего этим барыгам лишнее платить!
И выпив еще полный фужер коньяка, который заедает маленькой долькой лимона, придвинувшись к Сергею, дыша на него перегаром, спрашивает:
— Ты знаешь, кто такой Барак Обама?
— Знаю, конечно. Президент Америки.
— А слышал, что он на наши спецслужбы работает?
— Слышал, но это глупость, наверное…
— Да нет, не глупость. Я сам его и завербовал и за это получил закрытым Указом звание генерала.
— А как это было?
— Да просто. Сидели вот так, как с тобой, он тогда еще никаким президентом не был, выпивали. А когда выпили побольше, то я ему говорю: «Барак, оставь мне автограф на память», и сую ему бумажку. Он, ничего не подозревая, подписывается. А это не просто бумажка – а подписка о сотрудничестве с нашими органами безопасности! Ему позор, а мне звание генерала, но тайно, правда.