Страница 24 из 37
— Что же, так уж все преподаватели вузов не могут заполнить бумажки? – недоверчиво спросил Григорий Александрович, который в жизни ни одного подобного документа не подготовил – поручал аспирантам или лаборантам, а сам только подписывал.
— Нет, почему же. Есть те, кто справляются. Но ведь, сколько они могли бы действительно полезного и интересного сделать за это время!
— Жизнь не может состоять из одних удовольствий, нам часто приходится делать именно то, что мы должны, — заметил профессор, который все силы прилагал к тому, чтобы делать только то, что ему нравится.
— Этим только и приходится утешаться, — вздохнул доцент. – Меня в свое время учили, что нельзя бороться против системы, она просто тебя выплюнет…
— Мне больше по душе песня о том, что «не надо прогибаться под изменчивый мир, однажды он прогнется под нас», — заметил Григорий Александрович. – А потом ведь можно изменить систему, будучи ее частью. Ведь каждый новый винтик огромного механизма влияет на его деятельность в целом…
— Для этого нужно быть очень сильным человеком, — вздохнул Иван Николаевич. – Я таким не являюсь. Вот поговорил с вами, и стало немного легче. А послезавтра вернусь в институт, и буду исполнять все, что от меня требуют…
… Григорий выпил еще немного после того, как распрощался с собеседником и почувствовал, что теперь душа его открыта, а разум толерантен и свободен от предубеждений для беседы с его бывшим пациентом, а теперь архимандритом Аристархом. И, напевая «не надо прогибаться под изменчивый мир, он все‑таки прогнется под нас», Григорий Александрович отправился в интернат, где, как он заранее на всякий случай выяснил, в это время бывал священник.
Мятущаяся душа
В столь знакомый двор интерната Григорий Александрович вошел с опаской. Здесь все стало иным с последнего его посещения это места; даже пьяный, профессор это почувствовал. Один из пациентов узнал его и радостно сообщил:
— Здравствуйте, Григорий Александрович! А отец Аристарх выздоровел – вы, наверное, его хорошо лечили! Он сейчас здесь батюшка!
— Вот и замечательно, — сказал Григорий. – Где я его могу найти?
Больной подсказал, куда пройти и поинтересовался:
— А вы его опять будете лечить?
— Да нет, он же выздоровел.
Архимандрит Аристарх был один в домовом храме.
— Григорий Александрович, какими судьбами? – он подошел к профессору сразу, как только его заметил.
— Да вот, наверное, сегодня мы поменяем наши обычные роли, теперь я к вам пришел, – попытался пошутить врач.
Священник почувствовал смятение души того, кто к нему пришел, и мягко положил ему руку на плечо.
— Успокойтесь, и давайте обо все поговорим.
— Я запутался, – грустно сказал Григорий. – Моя душа рвется на две части.
— Давайте ей поможем определиться.
И Григорий Александрович, раскрепощенный выпитым, начал рассказывать. Он говорил про себя и Элизабет, как ради нее он принес свою кровь в жертву Кали, потому что думал в тот момент, что делает это ради Лиз, вспомнил и прошлое, как бросил жену ради Зои. Рассказал про сэра Джона. Отца Аристарха особенно удивило то, что душе англичанина знакомы жалость к кому‑то и сомнения в правильности сделанного века назад выбора.
— Ну что же, пока это всего лишь ваш рассказ о грехах, которых хватило бы на десять человек, – тихо сказал архимандрит. – Вопрос в том раскаиваетесь ли вы в этом?
— Не знаю, даже…
— Ведь даже сэр Джон дает вам шанс, неужели вы им не воспользуетесь?
— Это очень сложно. Ведь просто сказать «раскаиваюсь» ничего не значит?
— Что‑то и это значит, но примерно, как одна таблетка аспирина для лечения рака. Нужно изменить себя.
— То есть отказаться от Лиз?
— Это в первую очередь, раз она ассоциируется с Кали.
— И еще с Цирцеей и сиренами…
— Тем более.
— Я, наверное, не смогу, – устало сказал Григорий Александрович. – Стоит мне ее увидеть – и я забуду обо всех обещаниях, и сделаю все, что только она не пожелала бы. А, не видя ее, я страшно тоскую…
— Мы помолимся, и Господь даст силы с этим справиться. А еще придется бросить пить и курить…
— Так я только этим и живу! – возмутился Григорий.
— Нужно найти иные точки опоры. От греха нельзя отказываться постепенно – нужно даже не отрезать его, а просто отрубить, как топором. И не нужно говорить себе: сегодня я откажусь от этого, завтра или через год от другого. Это путь в никуда. Только все и сразу!
— Так это фактически получается как бы умереть: я откажусь от всего, чем жил!
— Умереть для греха, чтобы жить для Бога!
— Тогда мне нечего терять! – махнул Григорий Александрович и рассказал про собрание в музее.
Отец Аристарх стал очень серьезным. Он долго молился шепотом, так что Григорий начал подумывать, не уйти ли ему. Наконец, священник сказал:
— Это не ваша война. Ваша война с самим собой. В какой‑то мере она легче, но в какой‑то сложнее.
— А что делать с этими людьми?
— Господь все устроит. Вы должны думать о себе. Так вы хотите покаяться и начать новую жизнь?
И, пересиливая себя, Григорий встал на колени перед аналоем и сказал:
— Хочу.
Священник накрыл ему голову епитрахилью и прочитал разрешительную молитву.
А в этот момент страшно взвыла Элизабет, почувствовавшая, что из под ее власти вышел тот, кого она уже считала полной своей собственностью.
— Я убью этого священника! – прошипела она.
— Не сможешь, – усмехнулся лорд Эктон. – Похоже, мы опять едем в Англию, но уже без Григория. Да не расстраивайся так: мучай его воспоминаниями о тебе, являйся ему во снах. Тогда он, возможно, сам приползет к тебе на коленях, и тогда он будет еще более зависим от тебя, чем был.
Лиз заметно повеселела.
— Уж я постараюсь, чтобы так и было! – заявила она.
А в этот момент сильно качнуло самого сэра Джона. Он со смешанными чувствами гнева, страха и радости понял, что отец Аристарх начал за него молиться. «Он, наверное, не понимает, что подписал себе этим смертный приговор», – подумал лорд. А еще он подумал, что для него впервые появилась надежда все изменить.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Профессор и Бухарик
После первой в жизни исповеди Григорий Александрович по инерции пошел в пивную. Но что‑то его остановило от того, чтобы купить стакан водки и кружку пива. Он стоял в нерешительности перед прилавком, и тут к нему подошел Бухарик, бывавший в этой пивной, когда у него появлялись деньги, и он мог «шикануть».
— Что, друг, хочется выпить, а не на что? Давай я тебя угощу! – сказал он профессору.
Григорий Александрович засмеялся:
— Нет, угостить я сейчас и сам могу. У меня другая проблема: хочется выпить, но понимаю, что пора бросать. Что делать?
— Это вопрос философский! – заявил Колян. – Если не хочешь пить, то давай перейдем в соседнюю кафешку, я возьму пива, а ты чай и я расскажу тебе мои соображения по этому поводу.
Григорий Александрович все равно не знал пока, что ему делать дальше, поэтому охотно согласился. До кафе нужно было пройти около ста метров. Это было небольшое, но чистое помещение, с аккуратными столиками, покрытыми скатертями и мягкими стульями возле них.
— Пиво здесь в полтора раза дороже, — пояснил Бухарик свою нелюбовь к этому месту.
Профессор сказал, что угощает, и его новый знакомый сразу повеселел:
— Тогда мне двести граммов коньяка и порезанный лимон.
Себе Григорий действительно взял только чай.
— Ну, жду новой информации, — сказал он.
Григорий Александрович неплохо разбирался в наркологии, но вот как перестать пить самому он не знал. Ему пришло в голову, что в ходе общения с алкоголиком не как с пациентом, а как с человеком, имеющим схожие проблемы, он может найти решение своих. Тем более, как выяснилось, Колян был достаточно эрудирован, и обо всем имел свое мнение.