Сапфир

— Куда?

Он встал. Зацепил очки дужкой за вырез футболки, зашагал к выходу на террасу. Оглянулся еще раз, качнул головой.

— Пойдемте. Я вам кое-что покажу.

И она поднялась с кресла.

Снаружи Марио какое-то время озирался. Оценивал взглядом то плетеный стул, то стол, то огромный пустой вазон у двери — что-то искал. Остановился на цветочном горшке поменьше, быстро подошел к нему, поднял, развернулся и… со всего маху запустил им в Лану.

Та в ужасе вскинула руки, защищаясь, хотела одной прикрыть лицо, а второй отбить летящий предмет и… соскользнула в «замедленное время». Гудел на одной ноте океан, пристальный взгляд Марио превратился во взор восковой фигуры, вращающийся цветочный горшок завис перед лицом. И тогда она, как и в прошлый раз, усилием воли приказав телу двигаться, успела скоординировать движения рук таким образом, чтобы ухватить предмет пальцами за кромку и остановить его полет. А, едва выскользнув в нормальное время, тут же заголосила:

— Вы сумасшедший?! А если бы я не успела?

Кассар выглядел спокойным.

— Успели бы. Химик так и говорил, что поначалу для «погружения» может требоваться динамический объект. Опасность.

— Опасность? Вы что, всякий раз теперь будете швырять в меня все, что под руку попадется?

— Если будет нужно.

— Вот спасибо!

Лана приказала себе успокоиться — перевела дыхание, отставила горшок подальше — смотреть без содрогания теперь на него не сможет. Это всего лишь эксперимент. Эксперимент. Ей никто не хотел разбить лицо.

— А кто такой Химик?

— Химик — тот человек, которые изобрел раствор.

— Ясно.

Сердце все еще стучало гулко — запоздало пустилось в галоп и все не желало переходить на нормальный темп. Хотелось выпить.

— Теперь убедились, что у вас получится?

— Да, спасибо. Повторять не нужно. Пока не нужно.

— Я и не собирался. Простите, что не предупредил, но тогда бы исчез эффект внезапности.

Чудесно. А выпить нечего — шампанское накануне она так и не купила. Пожадничала. Может, действительно принять авансом десять тысяч, а после как следует напиться?

Стоя у двери, Марио произнес в третий раз:

— Позвоните мне. Как определитесь. Я буду ждать.

И в третий раз Лана, стоя на своем, качнула головой.

— Позвоню только в том случае, если соглашусь.

— Вы точно не хотите принять аванс?

— Точно.

Нет — возьмешь чужие деньги и моментально станешь «должен». Исчезнет легкость, запястья скуют невидимые наручники, и вместо того, чтобы жить, только и будешь думать о том, как отработать взятую в долг сумму. И не важно, что говорил «десять тысяч в любом случае останутся у вас».

Хороша замануха.

Нет, и точка. Бутылку шампанского Лана, в конце концов, может купить и на свои.

Гость все не уходил, мялся. Подыскивал правильные слова и не находил их; наконец, сдался.

— Я буду ждать.

— Всего доброго, мистер Кассар.

— Всего доброго, Лана.

Он ушел — Слав-те-Господи. Глядя через дверной глазок на то, как шагает по дорожке к выходу темноволосый человек, Лана думала о том, что через минуту она обязательно выскользнет следом и запрет калитку.

(William Joseph — Cinema Paradiso)

Три месяца назад он ужасался прикасаться к вживленному в тело металлу — чувствовал себя недо-роботом, ущербным и приговоренным к казни человеком. Одномоментно растерял радость от привычного: хождения на работу, траты времени на продумывание рулевых систем, больше не рисовал яхты. Забросил собственные традиции и ритуалы, не звонил старым друзьям, почти ни с кем не общался. Если пил, то редко и не по многу — чувствовал тошноту при мысли о том, что спускает последние отведенные дни в унитаз и страдает похмельем вместо того, чтобы любоваться тем, что вокруг.

А любоваться он научился. Сквозь тоску. Всякий раз, заказывая любимых лангустов или омаров, размышлял о том, что, возможно, пробует их вкус в последний раз. Пьет вино в последний раз, созерцает рассвет или закат в последний раз. Быть может, завтра он проснется и не захочет жить — и плевать, что счетчик еще тикает, что еще есть дни — неделя, две, три…

Марио любовался городом и сегодня. Розоватым в опускающемся солнце свечением улиц, умиротворенными лицами прохожих — в Ла-файе умиротворенными выглядели почти все — отдых как-никак. Слизывал с них улыбки, чужую радость, дышал не своим счастьем, примерял на себя чужие эмоции, временно пропитывался ими. И более ни к чему не привязывался. Безо всякого замедляющего время раствора вдруг ловил себя на мысли, что стоит и смотрит на качающиеся на ветру листья пальм, ловит краем глаза движение машин, пребывает здесь и нигде. Везде сразу.

Розетка отбирала жизнь. И учила ее же ценить. Более никого не осуждать, не ввязываться в споры, не тратить время на обиды — все слишком скоротечно, а вокруг столько прекрасного.

Лана позвонит. Может быть. А, может, и не позвонит. Он предложил ей слишком много или слишком мало — Марио не знал, не хотел об этом думать. О том, что если она не позвонит, ему придется выискать другие методы воздействия — уговаривать, умолять, доплачивать, давить. Давить не хотелось. Хотелось жить — еще чуть-чуть, еще немного. Хотелось расслабиться, научиться вновь дышать полной грудью, избавиться, наконец, от осевшей в сердце пылью тоски. Хотелось свободы.

В этот вечер он впервые поехал в безлюдную бухту и искупался. Долго сидел на берегу, обсыхал, специально не вытирал волосы — да и нечем, — чувствовал, как по шее стекают капли, слушал океан. Волны стихли, сделались покладистыми и стеснительно подкатывали к ногам. В оранжевом, похожем на стекло мокром песке, отражалось оранжевое небо. Оно горело, тлело, делалось все темнее над головой и у горизонта, полыхали разводами прощальные облака.

Домой он вернулся затемно. Уставший, но с надеждой. Ополоснулся, отмыл волосы от соли, долго стоял перед зеркалом в ванной — смотрел на так редко в последнее время обнажаемый торс. На ромбовидную и даже по-своему красивую витую «розетку» — кто-то однозначно наслаждался, создавая ее дизайн. «Розетка» походила на вплавленный в кожу амулет с тускло горящим посередине камнем — сейчас ониксом. Металлические края, орнамент на лепестках и по кругу, цепко держащие самоцвет, как на женских кольцах, коготки-лапки…

Интересно, думал Марио почти без интереса, если поставить в углубление сапфир, как именно она исчезнет? Придется ли искать Комиссию, чтобы удалили, или же растворится сама? Останется ли след? След бы его не напряг.

Спустя минуту Мо плеснул в лицо водой, почистил зубы и натянул майку. Вышел из ванной, погасил свет и проверил, что телефон у него с собой. Теперь он должен быть всегда с собой.

Глава 3

Ночь прошла в мытарствах.

Лана никогда не думала, что засыпать под шум волн совсем не просто — океан шипел, шуршал, пенился, облизывал в соседней бухте камни, разговаривал с сушей, не переставая. Не просто ш-ш-шур — прилив волны и ш-ш-шур — отлив волны, но монотонный — то тише, то громче — нескончаемый гул.

В половине второго она закрыла в спальне окна и включила кондиционер. Забралась под одеяло, попыталась уснуть — не тут-то было. Запахнулась, распахнулась, перевернулась на один бок, на другой — танцевали при свете костра сомнения мысли: а что, если подстава? Положим, кому-то нужен камень, и ей, Лане, совсем не случайно подлили в стакан с соком странный раствор. Что, если ее выбрали для исполнения грязной работы, а после и все шишки падут на нее? Удобно. Пришел, пожаловался, что ампулу упустил, сообщил, что теперь только она — незнакомая девчонка — может выручить из беды. Пообещал денег, а та и купилась…

Еще не купилась.

Мысли выбивали гимн в тревожный бубен; ночь длилась и длилась. До половины третьего неслись даже сквозь закрытые окна танцевальные ритмы с близлежащей дискотеки — изменит направление ветер, и отчетливое «бам-бам-бам» слышится сквозь пластиковые ставни. Повернет в другую сторону, и останется лишь шуршание прибоя за окном. Бродили по пляжу выпившие компании — смеялись, иногда поругивались; бренчала гитара.

Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.