Последний интегратор

Ваня не заметил, как вошёл в подъезд, поднялся на шестнадцатый этаж, подошёл к знакомой двери. Узоры на косяках оставались, но возле квартиры не пахло ни стружкой, ни травами. Пахло обычным подъездным запахом.

Ваня не решался звонить. Он прислушивался к звукам за дверью. Там кто-то ходил, кто-то говорил. Или ему показалось, и это ходили и говорили в соседних квартирах?

Лифт открылся, из него вышла женщина. Кажется, та самая соседка, которая просила мать Кирилла погадать. Она подозрительно оглядела Кирилла.

-- Кого ждёшь? -- спросила она. -- Гуровых? Они переехали. Переехали -- и очень хорошо, что переехали. Давно пора было выгнать этих поганок. Весь подъезд провонял от ихней бурды. -- Она долго возилась с замком и всё что-то бормотала.

Гуровы переехали! Кирилл переехал!

Ваня этого не знал. Он повесил голову и стал медленно спускаться по лестнице. Почему-то на четырнадцатом этаже он остановился. Он немного подождал и снова поднялся на шестнадцатый, к двери Кирилла.

Хотя он только что услышал, что Гуровы переехали, но всё-таки позвонил. Никто не открыл. Он позвонил несколько раз. Он схватил за ручку и подёргал. Ручка свободно опустились вниз, и дверь растворилась. Дверь не была заперта на замок.

Ваня постоял перед открытой дверью, огляделся -- он представил, как соседка наблюдает за ним через глазок, -- и вошёл в квартиру.

В квартире осталась вся мебель. В шкафах была одежда, игрушки. На кухне -- вымытая посуда. Холодильник работал, в нём стояли большая кастрюля и несколько банок. Было такое ощущение, что хозяева вышли и сейчас вернутся. Или что хозяева срочно всё бросили и уехали, как будто боялись наводнения или пожара.

В комнате Кирилла тоже всё было на месте -- и двухъярусная кровать, и другая мебель. На полке всё так же стояли учебники, но деревянной птицы не было. Ваня вспомнил о ноже с длиной рукояткой и коротким клинком и посмотрел, нет ли его за учебниками.

Тут же он вспомнил о другом ноже -- о том, которым порезалась и не порезалась мать Кирилла, и вернулся на кухню. На кухне он не нашёл ни одного ножа.

В гостиной на самом видном месте стоял проигрыватель пластинок. Это был старый Ванин проигрыватель, который он с разрешения родителей подарил Кириллу. Рядом с проигрывателем лежала плоская деревянная шкатулка размером примерно с ладонь. Как же Маша её назвала? Какое-то странное слово. Ялт или что-то вроде того... А, да, ялк!

Ваня взял ялк. Ялк был очень лёгкий, как будто из бумаги, но твёрдый. Таким же лёгким и твёрдым был шар-снежинка. Ваня попробовал открыть ялк. Ялк не открывался. Это была не шкатулка. Это был кусок дерева, полностью украшенный узорами. Он как будто состоял из одних узоров. Сложнейшие узоры -- и треугольники, ромбы, зигзаги, и вьющиеся растения с листочками, и чудовища с множеством голов и хвостов. Как всё это уместилось на таком маленьком предмете?

Ваня снова попытался найти тайный замок, и тут внутри ялка загорелся красный огонёк. От удивления Ваня чуть не выронил ялк, но всё-таки удержал. Ялк был тепловатым -- немного теплее, чем ладонь.

Ваня слегка сжал ялк пальцами, и красный свет сменился жёлтым, потом зелёным, голубым, фиолетовым, красным. Комнату осветил мягкий белый свет. Свет как будто очистил воздух от всех примесей, от пыли, от малейшей тени. Были отчётливо видны мебель, стены, окно. Свет за окном по сравнению со светом ялка казался тусклым.

Ваня ослабил нажим, и свет стал гаснуть. Только внутри ялка ещё угольком светилась красная точка. Когда она потухла, то комната показалась полутёмной, серой, ещё более заброшенной. Как будто тут не жили не неделю или две, а целый год.

Ваня положил ялк обратно, рядом с проигрывателем. Проигрыватель он брать не хотел -- это же подарок!

Он хотел взять ялк. Хотя ялк не был подарком. Это была чужая вещь. Но её забыли. Теперь она ничья. Ване были противны такие рассуждения, но он продолжал спорить сам с собой, продолжал придумывать новые аргументы.

Может быть, Кирилл оставил ялк для меня?

Для меня -- для предателя?

Может быть, я возьму ялк на время? Возьму, а потом, когда-нибудь потом отдам Кириллу. Когда-нибудь потом я поеду на Острова, найду, где живут Гуровы, где живёт этот таинственный, всезнающий дед Кирилла, -- и тогда отдам Кириллу ялк. Даю честное слово.

Ваня положил ялк во внутренний карман куртки. Когда он шёл по зимней улице и склонял голову из-за холодного ветра, он чувствовал теплоту ялка. Даю честное слово, думал он. Даю честное слово.

ГЛАВА XIV. ИЮЛЬ, НОЧЬ

В окно забарабанили. Лиза открыла глаза и испуганно оглянулась. Я тоже испугался.

-- Дождь, -- сказала Лиза.

Мы подошли к окну. Фонари во дворе не горели. В темноте раскачивалась листва кустов. Ветер сыпал в стекло белые горошины.

-- Какой град! -- с восхищением сказала Лиза и рванулась, что открыть створку окна.

Я остановил Лизу и сказал:

-- Града только не хватало.

Мы вернулись на диван к мнемонику.

-- Это было странное кино, -- сказала Лиза. -- Я ничего не поняла. Разговоры, разговоры... И этот пухленький -- такой противный... А чем там всё закончилось?

-- Они жили долго и счастливо и умерли в один день, -- сказал я.

Лиза уставилась на меня. Глаза у неё были тёмно-серые -- точь-в-точь как у Карапчевского. Сейчас она больше походила не на мать, а на отца.

-- Ты какое-то другое кино смотрел? -- спросила Лиза. -- Оно же не про любовь!

-- Оно про ненависть, -- сказал я.

Лиза легла на диване, подложив руки под голову.

-- Ложись спать, -- сказал я. -- А мне нужно уходить.

Лиза тут же поднялась.

-- Как это уходить? -- сказала она. -- И так никого нет, все уехали. И ты уедешь?

-- Мне нужно уходить.

-- Ваня, давай кино посмотрим. Только теперь я выберу.

Она взяла мнемоник и защёлкала по кнопкам.

-- Лиза, мне нужно уходить, -- сказал я. -- Знаешь такое слово -- нужно?

Лиза отложила мнемоник.

-- Папа уехал, -- сказала она скучным голосом. -- Дядя Сергей уехал. Никмак уехал. Ваня уехал.

Она вскочила и выбежала из гостиной. Нельзя её оставлять. Я подошёл к двери её комнаты и громко сказал:

-- Ладно, давай посидим немного.

Она с улыбкой открыла дверь.

-- Давай посмотрим кино, -- сказала она.

-- Давай лучше чаю попьём. Я сейчас поставлю.

-- Я поставлю! -- Она побежала на кухню.

Мы сидели на кухне, под картиной с фруктами и пили чай. Мне надо было уходить, а я пил чай. Мне вовсе не хотелось идти под дождь и град. Ещё и снег начнётся!

Лиза выпила полкружки и сонным голосом сказала:

-- Пойдём в гостиную.

Мы пошли в гостиную. Она снова легла на диван, ещё раз предложила посмотреть кино, потом предложила послушать музыку, потом что-то пробормотала и уснула.

Я накрыл её диванным покрывалом, сел в кресло и стал думать над тем, что показала мне запись на кристалле-карандашике.

Было о чём подумать. Кто мог сделать эту запись? От кого её получил Карапчевский? Значит, у интеграции есть сторонники среди таких высоких чинов. Значит, ещё не всё потеряно.

Может быть, это Никмак? Я не хотел верить, что Бульдог стал предателем. Я думал, что он нарочно внедрился к дифферам, чтобы разузнать об их планах. Он и сделал эту запись, он и передал её Карапчевскому. А Карапчевский оставил одну копию Жебелеву. Конечно, одну копию. Не мог же он оставить Жебелеву единственную копию. Свою копию он повёз президенту.

А потом исчез. А за ним исчез Никмак. И где же Евгения? Неужели она тоже исчезла? И в архивах полиции о ней не останется никаких сведений...

Те люди, которые сидели в большой комнате среди роскошных вещей, способны на всё. Я узнал мэра -- хозяина дома, я узнал первого зама губернатора, я узнал комиссара полиции. Других я не знал. Не знал их имён, не знал их должностей. Но все эти лица были мне знакомы.

Я видел такие лица на портретах в энциклопедиях и учебниках. Я видел такие лица в чиновничьих коридорах. На этих лицах выражались одни и те же черты: полная уверенность в себе, в своей правоте, нежелание не то, что понимать и принимать, но даже слышать о чужой точке зрения. Такие лица были у тех, кто властвует над миром. Все они имели право принимать решения о судьбах других людей и спокойно пользовались таким правом, даже если эти решения приносили кому-то страдания, даже если они могли привести к гибели.