Страница 18 из 19
Куманев: Мнение Сталина на заседаниях Ставки было решающим, а он считал необходимым вместо активной стратегической обороны – как предлагал Генштаб – осуществить серию частных наступательных операций Крыму, в районе Харькова, на Льговско-Курском и Смоленском направлениях. А также – в районе Ленинграда и Демянска. Несмотря на определенные возражения начальника Генерального штаба маршала Бориса Михайловича Шапошникова, Сталин дал главкому Юго-Западного направления маршалу Семену Константиновичу Тимошенко разрешение наступать на Харьков. При этом Генштабу было запрещено вмешиваться в какие-либо вопросы по данной операции. И, как потом отмечал в своей книге «Воспоминания и размышления» Георгий Константинович Жуков, «события мая и июля показали, что в этом решении был чрезвычайно большой просчет».
А тут еще в руки нашего командования попала карта одного третьестепенного немецкого офицера, на которую был нанесен маршрут обходного удара на Москву с юга. И там у него были пометки, его примерные расчеты, когда гитлеровцы будут в Москве – такого-то числа они берут один город, второй, потом Арзамас, обходят Москву – и она взята…
Этот документ, показавшийся Сталину достоверным, подтверждал, что он был прав в своих прогнозах о том, куда будет нацеливать свои основные усилия противник. Однако враг готовился наступать на южном фланге советско-германского фронта, тогда как наши главные силы были сосредоточены в центре…
Орлов: Последующие наши неудачи – Крымская и Харьковская катастрофы, открыли немцам дорогу на Сталинград…
Куманев: Сталинград поначалу был всего лишь вспомогательным направлением… Если взять директиву № 51, то там ясно сказано: главное направление – это Кавказ, кавказская нефть, с выходом на нефтеносные районы Ирана и Ирака. Это уже потом обстановка настолько изменилась, что Сталинград стал играть на этом направлении решающую роль.
– А почему?
Лобов: Во-первых, Сталинград – это мощный экономический узел. Во-вторых, через него шли все коммуникации на юг и на восток. И третье – это, опять-таки, был путь на Кавказ, к кавказской нефти.
К тому же через Волгу была одна переправа – именно в районе Сталинграда. Через этот мост осуществлялась эвакуация промышленных объектов: сотни заводов – не только промышленное оборудование, но и сами рабочие с семьями. По нему шла масштабная эвакуация скота, о которой сегодня мы абсолютно забыли. А ведь ГКО принял решение: сохранить буквально все, что можно. Проводилась эвакуация на восток сельского населения… Кроме того, здесь в 41-м проходила огромная масса отступающих войск, разгромленных на Украине, в Белоруссии – без командования, потерявших связь со своими частями… Кроме того, сохранившие управление войска, державшие оборону, тоже отходили, сопротивляясь на новых рубежах. А с другой стороны, из глубины выдвигались резервы. Сегодня даже трудно представить себе ту, извините, «бутербродную» ситуацию, которая в то время сложилась на Волге. Там была масса людей, масса техники, масса скота…
– Наше руководство понимало опасность прорыва немцев на этом направлении?
Лобов: Конечно, понимало! Вот как писал об этом Николай Константинович Байбаков, в ту пору – заместитель наркома нефтяной промышленности СССР. В беседе с ним Сталин подчеркнул, что все наши танки и самолеты – это металл, железо, которое, если не будет горючего, железом и останется. Гитлер это хорошо знает, поэтому и рвется на Кавказ, и надо все сделать, чтобы он туда не дошел. А, во-вторых, надо все сделать, чтобы промыслы в районе Грозного, в районе Баку не достались немцам. Если будет угроза сырьевым источникам, придется их ликвидировать. Если же мы можем их спасти, то ни одной скважины трогать нельзя.
Сталин тогда сказал так: если хоть одна скважина будет законсервирована, а немцы к ней не подойдут, вы будете расстреляны. Если же немцами будет что-то захвачено, вы тоже будете расстреляны. Байбаков тогда посетовал: «Вы же мне выбора не даете!» – «А я вам дал право думать», – ответил Сталин. Байбаков сразу же вылетел на Кавказ…
– Да, Николай Константинович Байбаков об этом рассказывал – в интервью для «Красной звезды»… Так что же происходило в это время в самом Сталинграде?
Ржешевский: Позвольте мне ответить на этот вопрос следующим образом… Так повернулась судьба, что много-много лет назад, по заданию опять-таки редакции «Красной звезды», ныне покойному Петру Михайловичу Деревянко и мне было поручено взять интервью у маршала Александра Михайловича Василевского – в связи с его 70-летием.
– То есть это было в 1965 году…
Ржешевский: Мы тогда задали традиционный вопрос, какие дни войны маршалу запомнились особо, и он сказал, что это, прежде всего, 23 августа 1942 года – самый тяжелый день Сталинградской битвы…
Вы знаете, что немцы тогда прорвались к Волге, был колоссальный авиационный налет… Александр Михайлович Василевский, член ГКО Глеб Максимилианович Маленков, командующий ВВС Александр Александрович Новиков и еще два-три человека находились в штабе фронта, в тоннеле под рекой Царицей, где был подготовлен КП… Кругом все горело – кошмар, да и только… Ожесточенность боев была запредельной, но все же длительное время остановить противника в средней излучине Дона не удавалось. Некоторые наши части и соединения отступали под сильнейшим напором немецких войск, нередко это отступление превращалось в бегство, войска охватывала паника, и на каком-то этапе создалось совершенно критическое положение. Нужно было принимать чрезвычайные меры. Одной из них, на мой взгляд – самой известной и результативной, был приказ № 227 «Ни шагу назад!», которым давалось право командирам – и не только им – расстреливать тех, кто отступал без приказа. Создавались заградотряды, со всеми вытекающими из этого последствиями…
Мы прекрасно знаем, что в современной литературе немало отрицательных и необдуманных оценок этого приказа. Мол, это приказ варварский, неоправданный, из-за него погибло очень много людей…
– Ну, почему же – необдуманных? В нынешней идеологической войне это как раз один из очень точно выбранных пунктов – сегодня ведь в абсолют возводится вседозволенность, так что есть чем попугать «свободного россиянина», особенно – с неокрепшей психикой и отсутствующим гражданским сознанием.
Ржешевский: Действительно… Но вот в то время, на мой взгляд, – и, думаю, не только на мой, – этот приказ был оправдан. Положение было отчаянное, нужно было спасать фронт, а может быть даже страну…
Да, приказ действительно был жесток и категоричен, но его оценка фронтовиками и в то далекое уже время, и сегодня – положительная.
Черногор: К 227-му приказу можно относиться по-разному. Некоторые вспоминают только о заградотрядах и штрафных ротах. Но разве приказ об этом? Вчитайтесь в текст приказа, вдумайтесь в само его название – «Ни шагу назад!»…
Ржешевский: Текст сильнейший! «Безусловно ликвидировать отступательные настроения в войсках и железной рукой пресекать пропаганду о том, что мы можем и должны якобы отступать и дальше на восток, что от такого отступления не будет якобы вреда…»
Черногор: Вот в чем суть… У нас ведь вот до чего искажены понятия: захотел что-то выхватить для себя нужное – и можно этот приказ трактовать как антинародный, антигуманный и прочее. Можно же совсем по-другому на него посмотреть… У нас ведь ныне даже слово «патриотизм» интерпретируют как хотят, но чаще всего как «последнее прибежище негодяев».
Мягков: К слову, те, кто сегодня критикуют 227-й приказ, видимо, и не знают о том, что в декабре 1941 года немцы издали свой приказ «Держаться!». Здесь можно провести параллель, абсолютно оправданную: недаром же Сталин говорил, что надо учитывать и опыт врага.
Ржешевский: Невольно задумываешься, как же нашей стране удалось создать такой, я бы сказал, фронтовой организм, когда в тяжелейшей, казалось бы, безысходной ситуации и солдаты стояли намертво, и командиры оказались достойные – с самого низшего звена до самого высокого? Когда народ, гражданские люди представили собою единый сплав с армией, сломать который было невозможно? Разве что уничтожить его – только тогда он не имел бы возможности оказывать сопротивления…