Страница 5 из 9
Охотник хотел что-то сказать, но в этот момент получил пулю в затылок, ткнулся лицом в стенку окопа и сполз на дно. Японцам удалось проплыть в Тунайчу с моря через узкий пролив, и теперь два баркаса, заполненные солдатами в песочной форме, заходили со стороны озера в тыл партизанам, поливая их свинцом. Но у Гротто-Слепиковского уже был готов ответ – не прошло и полминуты, как на северном редуте возник пулемет «Максим» – единственный козырь отряда.
Короткими, экономными очередями каторжане обстреляли ближнее суденышко. За борт с криком полетели несколько десантников, и баркас, потеряв управление, заюлил на месте. Второе судно, не дожидаясь участи товарищей, поспешно скрылось за мысом.
Японцы, отчаявшись взять укрепления лобовой атакой, отступили под матерные крики партизан. Но не успели защитники обрадоваться маленькой победе, как на лагерь вновь обрушился артиллерийский обстрел. Взрывы уничтожили весь правый фланг укреплений. Снаряд разворотил один из блиндажей, толстые бревна веером торчали из земли. Что случилось с сидевшими внутри ранеными и женами вольнопоселенцев из отряда, лучше было не думать.
Когда обстрел наконец закончился, Георгий сидел на земле и пытался отряхнуть от грязи звенящую, словно медный чан, голову. Борис подошел и что-то прокричал брату прямо в лицо, потом снова и снова. Родин помотал головой, прогоняя лишние звуки. И только с четвертого раза разобрал:
– Енька! Стрелять перестали, сейчас в штыки пойдут! Винтовка твоя где?
Георгий что-то промычал в ответ и принялся выкапывать из-под осыпавшейся земли свою заветную «мосинку», подарок матросов с крейсера «Новик». Из леса, изредка постреливая, наступали японцы, их было не менее двухсот человек. Партизаны же к тому времени потеряли убитыми четверть отряда, а из оставшихся каждый второй был ранен. Несмотря на это, отсиживаться в окопах – верная смерть, нужно было прорываться из окружения. Гротто-Слепиковский взвел курок револьвера и, перекрестившись, скомандовал:
– За мной, братцы! Вперед! Ура!
И, спрыгнув с насыпи, устремился навстречу врагу. Его поддержало пять десятков каторжных глоток, и над сахалинской тайгой разнеслось басовитое грозное: «Урра-а-а!» Из тайги с криком «Банзай!» хлынули японские десантники.
Две силы сшиблись на опушке леса. Высокие плечистые русские, снаряженные берданками и тяжелыми, длинными винтовками Мосина, лучше подходившими для штыковой атаки, поначалу стали одерживать верх. Они буквально смели первые ряды низкорослых япошек, словно северные великаны в битве с мелким лесным народцем. Каторжники стреляли, кололи, крушили черепа врагов прикладами в битве за жизнь и свободу. Но численное превосходство постепенно дало о себе знать – из тайги прибывали все новые и новые солдаты, и скоро у каждого русского было по четыре противника. Вновь грохнула артиллерия, в лагере начали рваться снаряды, отрезая путь к отступлению. Ожил и снова застучал пулемет, брошенный на склоне сопки.
Гротто-Слепиковский в упор выпустил последнюю пулю, свалив с ног нападавшего десантника, отбросил в сторону ставший бесполезным револьвер и потянул из ножен кортик. Но в этот момент сзади грохнуло, и отважный капитан, иссеченный осколками, повалился в заросли папоротника.
Братья Родины, стараясь подороже продать свои жизни, спина к спине отражали атаки десятка японских солдат. Патроны давно кончились, штык был сломан, поэтому Георгий орудовал винтовкой как дубиной, не подпуская к себе врага на расстояние укола штыком. С тыла его прикрывал Борис, вооруженный трофейной японской саблей. Солдаты прыгали вокруг этой смертоносной мельницы, пытаясь взять на мушку опасного русского. Но тут среди партизан пронеслась весть: «Капитана убило! Убило капитана!» Это известие подорвало дух оборонявшихся, и они начали бросать оружие на землю, поднимая руки. Японцы сомкнули кольцо вокруг оставшихся в живых защитников крепости.
Все было кончено.
Глава 3
Японцы, словно суетливые желтые муравьи, заполонили лагерь. Они деловито обшаривали окопы и блиндажи в поисках выживших. Кругом звучали грубые окрики, стоны раненых и редкие выстрелы. Братьев Родиных, в числе прочих понурых, грязных и окровавленных, со связанными за спиной руками партизан, погнали на берег Тунайчи. На пленных презрительно покрикивали, а особо медлительных пихали прикладами.
Каторжники устало огрызались, но брели вперед. Слишком много выпало на их долю, и теперь, когда все было потеряно, огонь, придававший им сил к борьбе, угас, а в глазах не было ничего, кроме обреченности. Борис Родин, напротив, отчаянно выискивал возможность для побега. Он достаточно хорошо понимал японский и из разговоров солдат догадался – если ничего не предпринять в ближайшие минуты, то живыми им уже не уйти. Борис лихорадочно шарил вокруг единственным зрячим глазом. Второй заплыл ужасным кровоподтеком после того, как бывшего офицера попытались связать японские солдаты. Получив несколько мощных ударов, они обозлились и угостили его прикладом винтовки.
Теперь, когда избежать плена не удалось, нужно было найти хоть какую-то зацепку, любую надежду на спасение. Если неприятель узнает, что к нему в руки попал человек, еще совсем недавно носивший мундир полковника секретного отдела русской разведки, то тогда уж лучше сразу кинуться грудью на штык, потому что иначе не избежать многочасовых допросов и пыток, в которых азиаты были большими мастерами.
Пленных тем временем уже вывели на берег и строили шеренгами, подготавливая к допросу. К ним, важно вздернув нос, вышел японский офицер. Кривоногий потомок гордых самураев ежесекундно вытирал от пота свое круглое, как достопамятный нянюшкин блин, лицо и тяжело дышал. Было видно, что злоба распирает его, словно кипящий чайник. Еще бы ему было не злиться, командование приказало проучить партизан, донимавших своими вылазками десантный корпус, но эта простецкая с виду операция против шайки лесных разбойников обошлась чуть ли не в четверть батальона убитыми и ранеными. Теперь эти грозные противники, доставившие столько неожиданных хлопот, стояли на прибрежном песке жалкие и оборванные, многие были контужены, ранены и истекали кровью. Но офицера это, казалось, ни капли не смущало. Он раздраженно пошевелил черной щеточкой усов и в нетерпении прикрикнул на пленных, коверкая на свой лад русские слова:
– Субаяку! Быстро, быстро! Быстро стройся, гайдзин!
Услыхав, что офицер говорит по-русски, Георгий Родин немедленно встрепенулся. Несмотря на то что в последний год в его руках чаще оказывалась винтовка, а не стетоскоп или скальпель, Родин в первую очередь оставался врачом, который чтил клятву Гиппократа не меньше воинской присяги. Молодой доктор не мог спокойно смотреть, как страдают от ран его боевые товарищи, и при первом же случае, поравнявшись с надутым и красным, как индюк, распаренным от жары японцем, немедля обратился к нему:
– Я врач и требую, чтобы вы позволили мне оказать пленным первую медицинскую помощь. Вы офицер японской императорской армии и обязаны соблюдать кодекс обращения с военнопленными!
В ответ японец расхохотался, ощерив мелкие крысиные зубки и схватившись за стянутый портупеей живот. Наконец, отсмеявшись, он ответил, надменно скривив рот:
– Ты сильно глупый, русико доктор! Этот гайдзин не военный. Где их мундир? А? Это обычный вокоу, разбойники! Бандиты! Им не нужен твой помощь, потому что по приказу императора Мэйдзи их ждет расстрел! Глупый доктор хочет лечить мертвецов! Ха-ха-ха!
Но новый приступ смеха длился недолго, потому что Родин, стиснув от ярости зубы, поддел своим рваным сапогом кучку песка и ловким движением отправил его прямо в красную смеющуюся физиономию. Японец взвыл от ярости, отплевываясь и вытирая слезящиеся глаза:
– Ааарр! Глупый доктор! Ты за это заплатишь! Я сразу увидел, вы оба не похожи на разбойник! Вы похожи на шпион! Вы не умрете так просто, как остальные гайдзин, сперва я проведу специальный допрос! О, у меня есть пара способ, как развязать любые языки!