Страница 9 из 23
Во время торжественного вступления русских войск в Париж, император Александр находился в самом радостном настроении духа и весело шутил с лицами своей свиты. А. П. Ермолов, вспоминая этот день, рассказывал, что государь подозвал его к себе и указывая незаметно на ехавшего о бок австрийского фельдмаршала князя Шварценберга, сказал по русски — «По милости этого толстяка не раз ворочалась у меня под головою подушка» — и помолчав с минуту спросил:
— Ну что, Алексей Петрович, теперь скажут в Петербурге? Ведь, право, было время, когда у нас, величая Наполеона, меня считали простаком.
— Не знаю, государь, — отвечал Ермолов, — могу сказать только, что слова, которые я удостоился слышать от вашего величества, никогда еще не были сказаны монархом своему подданному (41).
Вступая в Париж, на радостные приветствия народа и крики: «да здравствует император Александр!», государь отвечал: — «Да здравствует мир! Я вступаю не врагом вашим, а чтобы возвратить вам спокойствие и свободу торговли». — «Мы уже давно ждали прибытия вашего величества» — сказал один из французов. — «Я пришел бы ранее к вам, — возразил Александр, — но меня задержала храбрость ваших войск» (42).
Когда, по занятии союзными войсками Парижа, французский сенат объявил (21 марта 1814 г.) императора Наполеона и всех лиц его семейства лишенными права на престол Франции, Наполеон, находившийся в Фонтенбло, прислал к императору Александру, с целью склонить его в свою, пользу, бывшего французского посла в Петербурге, Коленкура. Государь принял благосклонно сановника, оставшегося преданным и в несчастий своему властителю, но остался непоколебим в намерении не мириться с Наполеоном. — «Я не питаю никакой ненависти к Наполеону, — сказал Александр, — он несчастлив и этого довольно, чтоб я позабыл зло, сделанное им России. Но Франция, Европа, имеют нужду в мире и не могут пользоваться им при Наполеоне. Пусть он требует, что пожелает, собственно для себя. Если бы он согласился удалиться в мои владения, то нашел бы там щедрое, и, что еще лучше, радушное гостеприимство. Мы дали бы великий пример свету, — я — предложив, а Наполеон, — приняв это убежище. Но мы не можем с ним вести переговоров ни о чем, кроме его отречения от престола» (43).
Проезжая мимо Вандомской колонны в Париже и взглянув на колоссальную статую Наполеона, воздвигнутую на ней, император Александр сказал: — «Если б я стоял так высоко, то боялся бы, чтоб у меня не закружилась голова» (44).
По окончании большего смотра русских войск в окрестностях Парижа, император Александр возвращался в город в карете. Кучер его, француз, по неосторожности, задел коляску частного человека, сломал ее и опрокинул. Государь тотчас вышел из кареты, поднял хозяина коляски, извинился перед ним и спросил его фамилию и адрес. Вечером он отправил к нему дежурного адъютанта узнать о здоровье, а на другой день прислал в подарок богатый перстень, новую коляску и прекрасную лошадь, приказав вторично просить извинения в случившемся (45).
В сражении при Монмартре особенно отличился находившийся в русской службе генерал граф Ланжерон. Через несколько дней после этого, на обеде, к которому был приглашен и Лонжерон, император Александр обратился к графу и сказал: — «Я недавно осматривал высоты Монмартра и нашел там запечатанный конверт на ваше имя». — Ланжерон отвечал, что ничего не терял. — «Однако, я, кажется, не ошибся» — возразил государь, и, вынув из кармана пакет, подал ему, прибавив: «посмотрите». Взяв пакет, Ланжерон с удивлением увидел что он, действительно, адресован на его имя. Можно судить о его радости когда, распечатав пакет, он нашел в нем орден св. Андрея Первозванного (46).
Отправляя графа Шувалова (в 1814 г.) в качестве русского комиссара для сопровождения отрекшегося от престола Наполеона на остров Эльбу, император Александр сказал ему при прощании — «Я доверяю вам важную обязанность: вы будете строго отвечать за каждый волос, упавший с головы Наполеона» (47).
В 1813 году, во время пребывания в Дрездене, государь, по обыкновению, совершал свои прогулки по городу пешком, один, без всякой свиты. Одна крестьянка, увидев его прогуливающимся таким образом, в изумлении сказала: — «Смотрите-ка! ведь это русский император идет один! Право, видно, у него чистая совесть» (48).
В 1814 году, во время пребывания императора Александра в Лондоне, во всем блеске озарившей его славы, там находились знаменитые филантропы — квакеры Грелье и Аллен. На одном из митингов общества квакеров или, как они себя называли, «друзей», Грелье предложил, пользуясь предстоявшим тогда прибытием союзных монархов, внушить им, что «царство Христа есть царство мира». Эта мысль была встречена «друзьями» с большим сочувствием. Как только государи приехали в Лондон, квакеры немедленно составили адрес и назначили депутацию «на случай если б среди лести, которой монархи внимали ежедневно, им вздумалось на минуту выслушать голос истины». Депутация состоявшая из четырех членов, в числе которых были Грелье и Аллен, сперва отправились к королю прусскому и в ответ на свой адрес услышала от него, что в его владениях есть несколько квакеров, что это прекрасные люди, что же касается войны, то она необходима для достижения мира. Вообще, квакеры остались недовольны вежливым, но холодным приемом Фридриха-Вильгельма.
— Совсем иным образом принял нас другой, более великий человек и государь — говорили «друзья» посетив императора Александра. Государь в сопровождении сестры своей великой княгини Екатерины Павловны, молодого сына ее герцога Ольденбургского и других лиц, предупредив депутацию квакеров, неожиданно появился на их митинге, присутствовал при богослужении «друзей», и уходя пожал руки ближайшим из них.
Два дня спустя, депутаты общества прибыли, как им было назначено, в отель Пультеней, где имел местопребывание император, для представления ему своего адреса. Александр принял их весьма ласково, пожимая им дружески руки, и тотчас стал расспрашивать их о религиозных их мнениях, богослужении и других предметах. При объяснении основных начал общества Алленом, государь несколько раз повторял: — «Я думаю также». — «Служение Богу, — продолжал он, — должно быть духовно; внешние же формы имеют важность второстепенную. Я сам молюсь каждый день не в форме слов, но сообразно тому, как представляются мне тогда мои нужды. Прежде я держался слов, но слова часто были неприложимы к состоянию моего духа». Квакеры говорили о войне, как о беззаконном деле, о рабстве людей, против которого они постоянно боролись, о народных школах. Когда же Грелье осмелился завести речь об ответственности государя столь обширной страны, какова Россия, на глазах Александра показались слезы; он взял квакера за руку своими обоими руками и сказал: — «Ваши слова долго останутся запечатленными в моем сердце». Государь уверял депутатов, что он согласен с большею частью их убеждений и что, несмотря на свое исключительное положение, он соединен с ними в духовном поклонении Христу. Прощаясь с квакерами, Александр приглашал их к себе в Россию и несколько раз повторил — «Если кто из вас отправится в мою страну по религиозным делам, пусть не ждет представления, а приходит прямо ко мне. Я буду рад видеть его. Расстаюсь с вами, как друг и брат» (49).
Канцлер Оксфордского университета, лорд Гренвиль, поднес императору Александру при посещении им университета диплом на звание «доктора прав».
— Как мне принять сей диплом, — сказал государь, — я не держал диспута.
— Ваше величество, — отвечал канцлер, — вы выдержали такой диспут против утеснителя народов, какого не выдерживал ни один доктор прав на всем свете (50).