Певец меча

44

Он стоял на краю обрыва. Внизу лежала Стаал-Китра, неровная от курганов, дольменов и могил. Вершины гор упирались в бледное небо. Над черной зимней водой поднималась Стаал-Уста, с решетками голых ветвей, пробивающих небо как кинжалы.

Он повернулся и яркий плащ распахнулся, а под порывом ветра снова запахнулся, прикрывая его до подошв ботинок. Он посмотрел на жеребца, который ждал его, похлопал гнедого по шее и почесал заиндевевшую морду, скрывавшуюся за двумя облачками пара от дыхания.

А потом он вернулся к обрыву с мечом в руках.

Он поднес чистый, сверкающий клинок к краю, приставил острие к земле и нажал, вдавливая его в дерн, в землю, в сердце Севера.

Молча, он опустился на колено. Медленно, скованно, только на одно колено. Левая нога осталась стоять на земле. Он протянул вперед большие руки и сжал рукоять. Ветер откинул назад полы его плаща.

Холодный колкий ветер запускал пальцы в бронзово-каштановые длинные волосы, скреб когтями по правой щеке, где сквозь бороду четко виднелись следы когтей песчаного тигра, четыре неровные линии от щеки к подбородку.

Ледяной, злобный ветер. Почти баньши.

Рукоять, как всегда, была теплой. Рукоять, изогнутая как шелковая лента. Готовая дать ему силу.

Он слушал, держась за меч, и услышал песню, звучащую совсем тихо. Чуть громче чем эхо, оставшееся в памяти. И он понял: это Кантеада. Их песня звучала у него в голове.

Их песня вошла в его меч. Ему только нужно было научиться петь ее. Взволнованный жеребец фыркнул. Это отвлекло его. Он поднялся, выдернул меч из земли и застыл. Вниз по клинку сбегали руны. Чистые, недавно рожденные руны. Говорящие ему имя. Он побледнел и сжимая витую рукоять, уставился на покрытый рунами клинок. Постояв немного, он посмотрел вниз, на Стаал-Китра, Обитель духов, место смертей и рождений, и произнес недавно рожденное имя:

— Самиэль, — сказал он. — Теперь мы на равных, Дел.

Он осторожно протер плащом клинок, вернул его обратно в ножны и перевязь, привешенные к седлу. Он убрал оружие, спрятав славу рожденной небом стали. Он покачнулся, подавив стон, подобрал плащ, чтобы тот не цеплялся за вещи или перевязь, и не раздражал жеребца, чувствительного к посторонним прикосновениям.

И еще раз, только раз, он оглянулся. Потом он подобрал повод и развернул жеребца, разрывавшего копытами дерн, на котором еще недавно видны были отпечатки лап.

— Давай, старик, — сказал он. — Мы отправляемся на охоту за гончими аид… теперь у нас есть меч, чтобы их поймать.

Он сжал коленями бока жеребца и гнедой поскакал на восток.