Страница 29 из 47
— Уверяю вас, — снова повторяю я, — вы полюбите Альму.
— Это к делу не относится, — говорит он. — Я буду приезжать сюда по средам, а твои родители будут находить повод, чтобы покинуть дом, и в течение часа мы будем беседовать с тобой. Мы можем при этом делать твою домашнюю работу по математике, но мы будем разговаривать. И в один день это все окупится.
— Надеюсь на это, — говорю я. — Практически в каждой программе интересующих меня университетов математика — профилирующий предмет.
— Когда я просил тебя быть честной, я не ожидал такого сарказма, — говорит доктор. Хотя он не выглядит злым. Более того, он выслушал все, что я вообще смогла предложить на рассмотрение, и не проявил интереса переступить через это. Я решаю, что это просто слишком плохо для него. Это моя вечеринка, и если захочу, я буду чрезмерно саркастичной.
— Извините, — говорю я. — Это отголоски подросткового периода, и я все еще очень хороша в этом.
— Ты все еще посещаешь вечеринки и тому подобное? — спрашивает он.
— На самом деле, пока здесь еще не было ни одной, — говорю я. — В первые недели обычно очень тихо. Хотя они начнутся спустя несколько недель, и на этих выходных будет нечто подобное.
Доктор Хатт делает паузу, сжимая свою кружку с наполовину выпитым кофе, и я понимаю, что он думает о начале следующего месяца. Полагаю, также он взвешивает, прозвучит ли непрофессионально еще одна шутка про обычаи причудливого маленького городка.
— Ты планируешь туда пойти? — наконец, спрашивает он, и я благодарна ему, что не надо ничего объяснять. Он может выяснить это у Альмы.
— Возможно, — отвечаю я. — Я имею в виду, обычно в эту ночь мы презентуем черлидинг. Все выпускники возвращаются для последнего просмотра и все такое, а затем мы все едем на чью-нибудь ферму, где все тайком проносят пиво в гараж. Если я не пойду, люди подумают, что я хрупкая, а мне этого уже достаточно.
— Логично, — говорит он. — Но ты должна быть готова к тому, что это может спровоцировать твои воспоминания. Это может быть что-то, что вызовет у тебя ассоциации с той ночью танцев в лагере.
Я думаю о запахе сосны, который сбросил меня с дороги, когда я бегала. Это может быть запах или темнота, или ритм музыки. Это может быть что угодно.
— Я не хочу бояться, — говорю я.
— А, возможно, следует, — замечает он. — Но я верю в тебя. Ты похожа на тот тип людей, которые едят боязнь на завтрак.
— На самом деле, я не такая, — признаюсь ему. — Но совершенно уверена, что моя подруга Полли такая, поэтому обычно я держусь рядом с ней.
— Находи таких людей, — говорит он. — Я уверен, рядом с тобой уже есть такие, но продолжай в том же духе. Люди будут говорить, что ты ведешь себя неправильно, но, на самом деле, нет правильного пути. Все, что позволяет тебе двигаться вперед, является правильным так долго, пока не причиняет вреда. Тебе нужно найти свой путь.
— Вы определенно очень странный психотерапевт, — замечаю я.
— Это то, что делает меня лучшим, — спокойно говорит он. — А сейчас, пока я не умер от отсутствия культуры, где на центральной улице находится тот магазин с кофе, о котором ты говорила раньше?
Я указываю ему направление (он закатывает глаза, потому что это направление звучит скорее как «проедете вниз по главной улице, и там будет только один, все еще открытый магазин»), а затем провожаю его до двери. Мама с папой будут дома через пятнадцать минут, так что я разогреваю одну порцию лазаньи сострадания, которую мы храним для вечера, когда ужин в одиночестве не так уж сильно и травмирует меня. Я думаю о том, что теперь у меня есть психотерапевт, и я могу справиться с этим. По крайней мере, это может привести нас к интересному разговору, конечно, после того, как мы закончим мою домашнюю работу по математике. Мне нужна вся помощь, которую я только могу получить.
Глава 20
Я характеризую свою новую жизнь как нормальную. Я выдерживаю взгляды и жалость окружающих и делаю все возможное, чтобы не обращать на это внимания. Ребята в школе перестают шептаться обо мне, по крайней мере, когда я их вижу, они переходят к другим, более свежим сплетням, таким как слухи о двоих абсолютно голых под мантиями в момент вручения дипломов, или тому, что случилось позже на вечеринке. Признаюсь, на вечеринке было очень скучно. Это был холодный октябрь, так что, по большей части, мы толпились у костра позади гаража и слушали рассказы выпускников о первой неделе учебы в университете, что почти наверняка было неправдой. Хотя я и не возражала, потому что наконец-то внимание всех было направлено не на меня.
Мои учителя ведут себя так, будто всего этого никогда не случалось, что нормально, потому что я вроде как веду себя так же. Временами у меня возникают крошечные вспышки воспоминаний — запах или чья-то рука на моей — но сейчас, когда доктор Хатт рассказал мне, что такая моя реакция практически нормальная, я перестала пытаться притворяться, что ничего не происходит. Доктор продолжает приезжать по средам, и мы разговариваем о моих мыслях и чувствах, но, по большей части, он экспресс-методом обучает меня математике. По-видимому, мне не придется париться по поводу математики приблизительно до второго курса универа, что реально бесит моего учителя математики.
— Я бы мог изображать ее, если хочешь, — предлагает доктор Хатт, когда на четвертой или пятой встрече я говорю ему, что да, в его подходе есть смысл, но мне нужно показать свою работу.
— Мне нужно быть в состоянии принимать ее всерьез, — говорю я ему. — Но, может, после экзаменов?
И черлидинг, который также прогрессирует в течение трех недель после моего аборта, вплоть до того момента, когда офицер Плуммер проезжает весь путь от Пэрри Саунда, чтобы рассказать мне о результатах сравнения ДНК. Она стучит в дверь в пятницу вечером, через неделю после Дня Благодарения. Мама и папа оба вернулись с работы, и я прошу прийти Полли, потому что нуждаюсь в ней.
Офицер Плуммер изменилась с тех пор, как я видела ее последний раз. Когда мы познакомились, она выглядела как новичок, нетерпеливая и напряженная. Я и мой случай сформировали ее карьеру. Ей пришлось выучить новые порядки и протоколы, чтобы заниматься мной, и теперь она на пути к тому, чтобы стать профи. У нее хорошо получается. Я отталкиваю волны обиды, но собираюсь использовать это — понимание того, что для кого-то я стала причиной, которая помогла найти себя, пусть даже это и дерьмовая причина. Это не заставляет меня сжимать зубы настолько сильно как прежде.
— Кофе, офицер? — спрашивает моя мама, и офицер Плуммер кивает. Это была длинная поездка, и все, что я знаю, — это то, что ей придется развернуться и ехать обратно, когда она поговорит с нами.
— Привет, Гермиона, — говорит она, когда мама уходит на кухню, где папа нагружает поднос. Она звучит устало. Бесстрастное выражение на ее лице стало лучше, и в этот раз я не могу прочитать ее. — Как все проходит?
Она спрашивает, все ли в порядке в школе. Есть ли у меня ночные кошмары. Могу ли я смотреть на парней без желания завернуться в простыню. Ее озабоченность неподдельная и профессиональная. И в этом она не изменилась.
— Я на самом деле хорошо справляюсь, — говорю я ей. В конце концов, в этом большая доля правды. — В школе все хорошо. У меня не появляется желания прятаться в уборной каждый раз, когда парни проходят мимо меня; с черлидингом все очень неплохо, и получилось так, что мой психотерапевт в дополнение ко всему стал моим репетитором по математике.
— Рада это слышать, — говорит она совершенно искренне. Я задумываюсь: она приехала сюда, чтобы разрушить или чтобы исцелить меня?
Мама с папой возвращаются с подносом и усаживаются на диван. Они едва сдерживают себя. Не знаю, когда я стала так хороша в чтении людей. Когда была такая возможность, я весьма серьезно применяла подростковое равнодушие. Хотя теперь я могу прочитать любого человека: как они отреагируют и как они себя поведут. Мне приходится иметь пути отхода или планы на атаку. Я не знала, что способна обдумывать одновременно такое количество мыслей. Это очень раздражает.