Страница 121 из 122
— Глупо, конечно, — охотно согласился Поливанов. — Условное допущение. Законы жанра…
— Что-о?!
— Я же тебе объяснял. У нас один исток, один корень, только разные пути эволюции. Как на Земле, разные расы и народы, а вид один — человек разумный. Так вы себя называете? Не рановато ли? Ну ладно, ладно, успокойся, это хороший аванс, он себя оправдает… А вот и Юля.
На вершине скалы, из невидимой отсюда воронки, поднимался кто-то. Сначала — две обнаженные руки, потом голова. Солнце, бившее сзади, выбелило ореол светлых волос, в легком прыжке некто встал во весь рост, закрыл собой солнце.
— Привет от бывшей ведьмы, — сказала она, подходя. — Зеркальца не найдется?.. Жаль.
Умылась в реке, поправила волосы.
— Слушай, Вова, ты знаешь, что нам приготовили эти парни? Ни за что не догадаешься. Мы же в прошлом. Миллион лет до нашего рождения. Так вот, Мозг разобран, они улетают, а мы с тобой остаемся, как Адам и Ева, на безлюдной планете. Петля времени, понимаешь? Шутка такая. Мы с тобой и будем недостающим звеном между обезьяной и человеком. От нас и пойдет весь род человеческий. Как, устраивает? Ты хоть каменный топор сделать сумеешь? А то быстро вымрем.
— Ты что, серьезно? Эй, Федя! Ты это брось!
— Шутка, ребята, шутка! — сказал Поливанов, на всякий случай отходя подальше. — Ну, был такой вариант, был. Но ведь нелепый! Вернем мы вас в ваше время. Вот детей отправим и вернем…
И тут скала вздрогнула, мелкие камни с плеском упали в воду, большая трещина разорвала гранитный монолит.
И вот с нарастающим гулом, разламывая скалу, как скорлупу яйца, вырвалась первая волна.
Десятки молочно-белых клубящихся облаков, одно за другим взлетали вверх и, быстро уменьшаясь в размерах, исчезали, растворялись в голубом небе.
И вторая волна, и третья… Обломки скалы завалили реки, и они, прервав течение, накапливали воду, разливались по берегам выше насыпи и вот-вот должны были хлынуть через край.
— Бежим! — крикнул Веселов, ловя руку Юли.
— Исход окончен! — громко произнес Поливанов. — Конец фильма.
И, театрально отставив локоть, он крепко сжал пальцами застежку «молнии» и резко потянул ее вниз…
17
Синяя куртка распахнулась, обнажив черную подкладку, нет — кусок звездного неба, дыру, уходящую в бесконечность на груди Поливанова. Вернее, вместо груди.
И этот звездный кусок стал стремительно разрастаться, поглощая самого Поливанова, пейзаж за его спиной, небо, пока над узкой кромкой берега, где замер оторопевший Веселов, не навис огромный ночной небосвод.
Стало тихо. Он был один. И в тишине одиночества было слышно, как бьется сердце.
И вот кто-то вступил в эту тишину, в безлунную полночь, и хрупкие шаги по гальке становились все громче и громче.
Незнакомый мальчик лет тринадцати шел вдоль берега обмелевшей реки, спокойно и неторопливо, то и дело наклонялся, поднимал камешки, разглядывал их, отбрасывал, словно искал что-то потерянное. Поравнялся с Веселовым, остановился, вежливо кивнул головой.
— Здравствуйте, Владимир Геннадьевич. Какая чудесная ночь, не правда ли?
— Ты-то откуда взялся, мальчик? — устало спросил Веселов. — Кто ты?
— Я — Юра Оленев, — застенчиво улыбнулся мальчик. — Мы с вами прожили очередную жизнь в одном из вероятностных миров. Скорее всего — не последнюю.
— Меня уже ничем не удивишь, — вздохнул Веселов. — Что ж ты меня на «вы» называешь, тихуша, Оленев-подросток? Уж не церемонься. Так это ты придумал всю эту чушь?
— Конечно, нет. Я просто ученик, подмастерье, точу ножи-ножницы, растираю краски, расставляю реквизит, бегаю за лимонадом, стучу хлопушкой перед камерой, дурачу массовку… А мастер должен быть где-то здесь… Э-э, да вы чуть на него не наступили!
Мальчик наклонился и поднял округлый розовый камешек, похожий на ядро грецкого ореха, или точнее — на маленький обнаженный человеческий мозг.
— Так это он? — не поверил Веселов.
— А кто еще? — раздался из камешка тоненький голос. — Тута сидит Тентик! Ван Чхидра Асим! Безграничная Лесная Дыра! Философский Камень! Обладатель Бесконечно Различных Форм! Чокнутый Придумщик! Большая Самокритическая Дубинка! Маленький Печальный Мышонок…
Камешек подпрыгнул на ладони, завис в воздухе, стал разрастаться, разбухать, принимать форму человека.
Высокий седобородый старик в строгом черном костюме испытующе посмотрел на Веселова.
— Жаль, — сказал он. — Придется начинать все с начала. Я искал тайну родства всего живого во Вселенной, тайну любви и ненависти, а нашел… Что же мы нашли, Юрик?
— Игру, — серьезно сказал малолетний Оленев. — Бесконечную игру, которая никогда не надоедает. Как в шахматах, начало — е2 — е4, а конец всегда непредсказуем.
— Ты ошибаешься, — сказал старик. — Игра — основа Вселенной, и от нас с тобой не зависит.
— Твоя игра не подчиняется законам Вселенной, — упрямо сказал Оленев. — Время в ней нелинейно, пространство конечно, каждый раз рождается новая Реальность. Шахматная доска, футбольное поле, театр-хепенинг, полигон для испытаний твоих теорий, учитель. К сожалению, мы — лишь придуманные тобой герои, наши страсти — бумажные, слезы — чернильные, войны — несуществующие, любовь — ненастоящая. Ты — абсурдная модель бога, мы — неумелая модель человечества.
— И это говорит мой любимый ученик, соавтор, собеседник, сотрапезник? — скорбно произнес старик. — Нет, Юрик, игра воображения дополняет законы Вселенной, но не противоречит им. Она открывает новые пути, обнажает старые, занесенные пылью и мусором. Она творит новые миры, в которых отражается изнанка реальности…
— Искажается, — перебил Оленев. — Я давно не знаю, настоящий я Юрий Оленев или выдуманный тобой. В прошлый раз мы искали твоего брата. В этот раз — отца Володи Веселова, а кого нашли? Нелепое племя Безымянных, опереточных злодеев-пришельцев, улетевших на свою придуманную планету, когда иссякло твое воображение. Или просто терпение? Стоит ли придумывать, когда реальная жизнь богаче, сложнее, трагичнее?
— Действительно, — вмешался Веселов. — И где мой отец? И куда все это подевалось? И где я нахожусь? И кто вы такие, черт вас побери?!
— Знал бы — сказал, — вздохнул Юра. — А он знает, да не скажет. Но похоже на то, что нам и в самом деле придется начинать все сначала.
— И мне тоже? Опять искать отца?
— Искать не придется, — сказал старик. — В очередном варианте у тебя будет нормальный, обыкновенный отец…
— Ия буду нормальным? — воскликнул Веселов. — Я не хочу! Ты не имеешь права!
— Это бунт, — вздохнул старик. — Придется подавлять, пресекать, разгонять. Карать и миловать, наказывать и прощать. Оп-ля!
И он превратился в Поливанова в неизменной расстегнутой куртке. Звезды тускло мерцали на черном подкладе.
— Ну что, ребятишки? — спросил Поливанов, подмигивая. — Теперь-то уж Окончательный Конец, а?
— Я тебе покажу конец, комедиант! — взревел Веселов, рванувшись к нему.
Но Поливанов, ловко увернувшись, ухватил крепкими пальцами «молнию» и потянул ее кверху.
И звездное небо над головой неслышно раскололось надвое, края его у горизонта прогнулись и стали быстро скручиваться снизу вверх, словно огромные свитки пергамента, испещренные вечными звездными письменами; словно исполинский театральный занавес улетал в зенит, обнажая ослепительно-голубую изнанку неба…
И был день, и было лето, и чистая река звенела на перекатах, и дышалось легко, и виделось так далеко, что верилось: впереди новая, не похожая на прежнюю, счастливая и прекрасная жизнь.
— Вова! Пора домой! — позвали его.
Четырехлетний мальчик Вова Веселов бережно сжал в ладошке красивый розовый камешек и нехотя побрел по извилистой крутой тропинке туда, где стояли мама с папой и, улыбаясь, махали ему руками…
1987 г.