Страница 9 из 20
– Почему вы знаете, может быть, мое сердце занято в другом месте?
Эти слова не отбили у него охоту, а наоборот, я заметила, что преследования его стали еще жарче. При всем этом о милом супруге и речи не было, ибо это было дело известное и знакомое, что он не любезен даже с теми, в кого влюблен, а влюблен он был постоянно и ухаживал, так сказать, за всеми женщинами; только та, которая носила имя его жены, была исключена из его внимания».
Между тем Сергей Салтыков все более сближался с Чоглоковыми, явно по интересам обоюдным. Елизавета Петровна, обеспокоенная судьбой России, искала путь добиться рождения наследника престола любым способом, пусть даже и путем привлечения к этому тонкому делу посторонних лиц. Именно Чоглоковы создавали условия для более короткого сближения Екатерины с Сергеем Салтыковым, чтобы тот мог сделать то, на что неспособен Петр Федорович.
Но помехой, как это не будет звучать неожиданно для иного читателя, привыкшего к извращенной информации по этому поводу, помехой было именно то, что сама Екатерина «к распутству никакой склонности не имела». И ее легкий флирт с Салтыковым не давал желаемых результатов. И в то же время ни государыня, ни Чоглоковы не опустились до того, чтобы напрямую повелеть Екатерине вступить с Сергеем Салтыковым в близкие отношения. Всех тонкостей того, что происходило у Петра с вдовой Грот, Екатерина не знала, но явно было одно – там ничего не получалось.
Сведения об ухаживании Салтыкова за Екатериной дошли до императрицы, о чем стало известно и самой Екатерине. Но опасения великой княгини оказались напрасны – упреков она не услышала.
Время шло, а наследника не было, и тогда Чоглокова вынуждена была перейти в наступление. Многое открывает в тайне рождения наследника то, что рассказала Екатерина в своих записках далее:
«Между тем Чоглокова, вечно занятая своими излюбленными заботами о престолонаследии, однажды отвела меня в сторону и сказала:
– Послушайте, я должна поговорить с вами очень серьезно.
Я, понятно, вся обратилась в слух; она с обычной своей манерой начала длинным разглагольствованием о привязанности своей к мужу, о своем благоразумии, о том, что нужно и чего не нужно для взаимной любви и для облегчения или отягощения уз супруга или супруги, а затем свернула на заявление, что бывают иногда положения высшего порядка, которые вынуждают делать исключения из правила.
Я дала ей высказать все, что она хотела, не прерывая, и вовсе не ведая, куда она клонит, несколько изумленная, и не зная, была ли это ловушка, которую она мне ставит, или она говорит искренно. Пока я внутренне так размышляла, она мне сказала:
– Вы увидите, как я люблю свое Отечество и насколько я искренна; я не сомневаюсь, чтобы вы кому-нибудь не отдали предпочтения: представляю вам выбрать между Сергеем Салтыковым и Львом Нарышкиным. Если не ошибаюсь, то последний.
На что я воскликнула:
– Нет, нет, отнюдь нет.
Тогда она мне сказала:
– Ну, если это не он, так другой, наверно.
На это я не возразила ни слова, и она продолжала:
– Вы увидите, что помехой вам буду не я.
Я притворилась наивной настолько, что она меня много раз бранила за это как в городе, так и в деревне, куда мы отправились после Пасхи».
По поведению Чоглоковой Екатерина не могла не понять, что все идет от императрицы и что кандидаты в отцы наследника уже обсуждены, но выбор оставался за нею самой…
Владислав Ходасевич, собиравшийся писать большую книгу об императоре Павле I, а потому скрупулезно исследовавший и вопрос его появления на свет, отметил:
«Бездетность брака сердила и волновала Императрицу Елизавету Петровну. Недовольная и огорченная поведением своего племянника, выказывающего все признаки если не сумасшествия, то, во всяком случае, крайнего слабоумия, Императрица была права, мечтая о передаче престола не непосредственно Петру Федоровичу, а будущему его сыну. Неограниченная власть и отсутствие точного закона о престолонаследии давали ей возможность со временем отстранить не оправдавшего ее надежд племянника и объявить наследником ребенка, который бы должен родиться от его брака».
Комментируя же описанный в «Записках Екатерины II» разговор с Марьей Чоглоковой, он сделал справедливый вывод:
«Вряд ли заботливая Чоглокова действовала за свой страх. С большой вероятностью можно предположить, что между нею и Императрицей состоялось совещание, на котором решено было не замечать любовного увлечения молодой Великой Княгини и об этом решении довести до ее сведения. Таким образом, у Екатерины были развязаны руки. Теперь она уже могла почти без всякого риска отдаться чувству, постепенно завладевшему ею. Этим чувством была любовь к молодому, изящному и решительному придворному Сергею Салтыкову. Ободренная намеками Чоглоковой, а может быть и самой Императрицей, Екатерина окончательно перестала противиться его домогательствам. Осенью 1753 года роман перешел в связь, а через год после того, 20 сентября 1754 года, Екатерина родила ребенка, нареченного Павлом. Это и был будущий Император».
Но теперь предстояло спрятать концы в воду. Ни сама императрица, ни великая княгиня не были заинтересованы в огласке. К тому же огласка могла поколебать и так еще не слишком прочный трон, расшатанный весьма частыми в первой половине XVIII века дворцовыми переворотами.
То, что в официальной истории не осталось и намека на отцовство Салтыкова, вполне понятно – это противоречило интересам двора.
Владислав Ходасевич, внимательно изучавший биографию Павла I, не мог обойти стороной его происхождение. Он проанализировал все то, что было известно о способностях Петра Федоровича, и выяснил, что с помощью некоего Брессана, камер-лакея Петра Федоровича, в Ораниенбауме отыскали «хорошенькую вдову г-жу Грот, согласившуюся „испытать“ великого князя». Об этой вдове Грот императрица упоминала в «Чистосердечной исповеди», написанной ею 21 февраля 1774 года и адресованной Григорию Александровичу Потемкину.
Петр Федорович испытания не выдержал. Но надо было каким-то образом доказать обществу способности великого князя к деторождению, ведь двор уже заговорил о романе Сергея Салтыкова и великой княгини Екатерины. Лучший способ бороться со слухами – распустить другие слухи. В распускании слухов принял участие и Сергей Салтыков, который, сумев втереться в доверие к великому князю, уговорил обратиться к врачам, которых сам и предложил, поскольку их задача была если не вылечить, то, по крайней мере, объявить об излечении и хотя бы в глазах общества «сделать его настоящим мужем Екатерины».
Обращение к врачам не привело к излечению, и спустя три года, когда Екатерина родила дочь Анну, Петр Федорович заявил в кругу близких ему друзей, что бог знает, откуда берутся беременности у его жены, что он совершенно ни при чем и не знает, должен ли принимать на свой счет рождающихся детей. Разве это не является еще одним доказательством того, что Павел Петрович не его сын?!
Владислав Ходасевич писал:
«Салтыков не только считал себя отцом ребенка, но и позволял себе впоследствии намекать на это при иностранных дворах».
В «Чистосердечной исповеди» Екатерина II сообщила: «По прошествии двух лет Сергея Салтыкова послали посланником, ибо он себя нескромно вел, а Марья Чоглокова у Большого Двора уже не была в силе его удержать».
Он был отправлен в Швецию и Саксонию с известием о рождении наследника Павла.
В своих «Записках…» Императрица упомянула об этом посольстве:
«Я узнала, что поведение Сергея Салтыкова было очень нескромно и в Швеции, и в Дрездене, и в той и в другой стране он, кроме того, ухаживал за всеми женщинами, которых встречал».
Кроме чего? Императрица не указала, но, скорее всего, ей не нравились его намеки на то, что он является отцом Павла.
Так чей же сын Павел I?
Нередко можно слышать от читателей вопрос: если Павел сын Салтыкова, почему же он столь сильно похож на Петра Федоровича? Этот вопрос навеян исторической литературой, причем, в первую очередь, теми произведениями, которые «обслуживали» сохранение династической тайны, раскрытие которой могло быть не только неприятно, но и опасно для русского престола. Но разве кто-то пытался сравнивать портреты Сергея Салтыкова и Павла? А если их сравнить, то можно убедиться, что в них очень и очень большое сходство.