Страница 2 из 31
Случались, правда, и внутренние конфликты внутри шестидесятничества по возрастному принципу. Укажу только на один с трагическим концом. В предыдущей книге этого мемуарно-аналитического цикла «Памяти живых и мертвых» есть глава «Младший шестидесятник. Убийство в Розовом гетто». Речь там идет о моем кратковременном друге, бескомпромиссном правдолюбце Тане Бек: 1949-го года рождения, она, тем не менее, пристала к шестидесятничеству, которое ее и сгубило: ее самоубийство я рассматриваю и трактую как отчужденное убийство путем отторжения и остракизма и называю поименно ее коллег по поэтическому цеху во главе с застрельщиком травли Женей Рейном, который извел, доконал Таню. Евгений Лесин пишет теперь про ТБ:
Пусть так и будет: они – и мы. Это если хронологически, но сюжетно, путем рокировки, согласно драйву книги: мы – и они. Одно из пробных названий книги о них, которая потом распалась на две вышеназванные типа складня: «Младший современник» – это я по отношению к Евтушенко, Ахмадулиной, Окуджаве, Высоцкому и прочим. Не только по возрасту, но и по возрасту тоже: сороковники – рожденные в «сороковые, роковые», как определил эти годы один из кирзятников, Дэзик Самойлов. Другой кирзятник Борис Слуцкий, которого Ося ласково называл Борух, да и стихи кропать стал благодаря ему, а Борис Абрамович – один из немногих москвичей, кто держал тогда Бродского за поэта, когда большинство евтушенок (сам Евтушенко – еще одно исключение) вчистую отрицали, сочинил про нас стихотворение. Не поразительно ли – поэтическая дальнозоркость Слуцкого сработала не только на вчерашний день, но и на завтрашний, который он угадал и предсказал в стихотворении, посвященном нам, сороковникам и сороковницам (Елена Клепикова). Стихотворение это про нас так и называется – «Последнее поколение».
Неувязка здесь стиховая, а не семантическая: Бродский – 1940, Довлатов – 1941, Соловьев и Клепикова – 1942, Шемякин – 1943, а Барышников тот и вовсе в этом хронологическом контексте «человек со стороны» – 1948 года рождения. Что с того? Барышников сам подтвердил свою принадлежность к нашему поколению, а не только дань дружбы, сыграв великого поэта в спектакле Алвиса Хераниса «Brodsky/Barishnikov». А как малочисленно было наше поколение – странно, что мы были вообще: помню, как наш десятый класс «А» слили с десятым классом «Б» – единственный, который у нас в школе остался без литеры. И главное – на нашем поколении занавес опустился и на авансцену выкатился конферанс/перформанс. Бродский говорил: за мною не дует. То же самое мог сказать каждый из нас, что не исключает отдельных штучных и раритетных вспышек в последующих поколениях, которые говорят по-русски на незнакомом мне языке – странно, что мы еще понимаем друг друга! – а мой называют доквантовым. «Ах, ну какая там узда, Володя! я ж в совсем другой парадигме. Осознанная спонтанность в примерном переводе на ваш доквантовый язык», – пишет мне София Непомнящая, моя московская подружка на фейсбуке. А коли доквантовый (лучше, чем докантовый), то и пространство, в котором я обитаю, эвклидово, а потому мне в нем так комфортно и уютно, хоть и тесновато, как в девичьей нерожалой вагине, что хочется затянуть в него племя младое, незнакомое путем языковых ему уступок. Включая цитируемую блогершу, с которой у меня киберроман – уж больно собой хороша, и надеюсь, пусть не геронтофилка, но и не эйджистка: любит – не любит не по возрастной стратификации.
Не то чтобы, задрав штаны, бегу за комсомолом – реакции, импульсы и базовые инстинкты у них как раз если не прежние, то схожие, зато русский язык там круто и неотвратимо меняется, слова явились о третьем годе их гласности после долгой зимней спячки либо летаргического сна, mixed metaphor, и я осваиваю новоречь как иностранный:
Или как переиначил Пушкина на свой, под иенских романтиков, мистический лад Жуковский:
Пусть покажусь кой-кому кощунником, а то и охальником (мне что, впервой? хотя скорее озорник, забавник, затейник, проказник, чем безобразник), но в этом интертексте, в этом диалоге поэта с поэтом турку предпочту арапу, потому как всегда иду по пути наибольшего сопротивления (женщин включая, хотя как раз здесь сопротивление встречаю крайне редко, если встречаю вообще), а выучиться чужому языку взамен допотопному куда как труднее, чем уловить его смысл. Перекличка здесь через голову ближайшего поколения, как новаторы аукались с архаистами, привет Тынянову. В моем случае, мне сподручнее, интереснее и полезнее якшаться с теми, кто годится мне во внуки, еще лучше во внучки, чем с теми, кто мог бы быть моими детьми. И учусь я новоречи не для того, чтобы понять ее, но для того, чтобы быть понятым младым, пусть и стареющим уже незнакомым племенем, потому что мое племя сошло в могилу или одной ногой там, как автор этих строк. Одно слово: септогенарии.
Мой новый стиль – сочетание классики со сленгом – более-менее признан в русскоязычном мире по обе стороны океана, за исключением одной нью-йоркской редакции – «Извините, Володя, но в стремлении поспеть за блогерами вы терпите неудачу. Это все равно как профессору, попавшему на вечеринку студентов, подражать их устной речи», – проехали, фиолетово, тем более именно в той редакции решили, что «Соловьев забил на всё», с чем я согласился и признал за высшую хвалу. Зато мой далекий друг с Тихоокеанского побережья Зоя Межирова, с ее приверженностью к классическому – канону? уставу? – признала мою новоречь, но она та еще тонкачка с каким-то звериным чутьем на лад и склад русской речи. «В книге, – писала Зоя о моей предпредыдущей, как раз про Евтушенко и евтушенок, – сразу бросилось в глаза, а точнее, прильнуло к слуху естественное сочетание и сосуществование жаргона и интеллигентной живой классичности, сочетание достаточно трудное для этих двух разных стихий».
Здесь враз и навскидку две цитаты без никаких пояснений, потому что sapienti sat, а дураки мне без надобности – брысь с дороги!
На что не обращают почему-то внимания – что означенный в приведенном стихе друг в поколеньи не был читателем Евгения Абрамовича. С поправкой на самого себя: мое потомство не в далеком будущем, а в самом что ни на есть настоящем – означенное поколение, с которым я ищу и нахожу общий язык, минуя не только сошедших со сцены в могилу евтушенок – кроме разве что самого Евтушенко, дай бог ему здоровья! – но и моих однопоколенников, сороковников, которых тоже осталось наперечет, а два центровика – Бродский & Довлатов – ушли уже с четверть века назад.