Над волнами Балтики

- Как слетали? - спросил Федор Гаврилович, присаживаясь рядом на траву.

- Нормально, - равнодушно ответил я, не имея желания делиться подробностями.

- Что ж, очень рад за ваш экипаж. И командир эскадрильи вашей работой доволен. Но об этом потом, а сначала хочу узнать: стихи ты сам написал или где-нибудь вычитал?

Удивленный такой постановкой вопроса, я быстро взглянул на него. Из-под нависших рыжеватых бровей парторга на меня внимательно глядели голубые с прищуром глаза. Но в них, вопреки ожиданию, я не заметил насмешки. Наоборот, они как бы светились теплом и каким-то особо приятным участием.

- Вроде бы сам, - не понимая, куда он клонит, неожиданно резко ответил я. - Наверное, в них вам что-нибудь не понравилось?

- Да ты не ершись, - спокойно остановил он меня и, оглянувшись на задремавшего Николая, понизил голос почти до шепота. - Прочитал я их раз и другой и... задумался. Стишки, скажем прямо, по форме не очень удачные. Однако ребятам понравились. Значит, нашел ты слова настоящие, те, что сердце волнуют и за душу берут. А хорошее слово, сам знаешь, цены не имеет. Да и я тебя в этих словах вроде глубже узнал, будто в душу твою заглянул неожиданно. Потому и спросил, потому и задумался...

Затянувшись, Рыжов отбросил окурок и, тряхнув головой, продолжил:

- Такие слова по заказу не пишут. Значит, от сердца они на бумагу легли, и сердце твое к людям тянется. Тогда непонятно, почему ты повсюду один, почему от людей сторонишься? В воздухе вроде за всех и со всеми. А на земле норовишь обособиться... И воюешь неплохо, командир тебя ценит. Но с кем твои мысли, твоя душа? Вот что меня волнует...

- За мысли и душу мою беспокоиться нечего, - перебил я его, не дослушав. - Они на виду, и не только в стихах, нужно лишь захотеть их увидеть. Да что об этом теперь говорить! Разве не вы комсомольский билет у меня отбирали? Это я запомнил, да и другие наверняка не забыли. Так к кому мне идти, с кем дружить?

- А ты вокруг посмотри! Посмотри хорошенько! - воскликнул Рыжов. Может, друзья где-то рядом стоят? Может, с тыла тебя прикрывают? Коллектив в эскадрилье дружный. А летчики, все как один, - коммунисты. И в воздухе, и на земле - в едином строю. Дело это, конечно, личное. Но я к тебе как товарищ...

- Но я же уверен: отец не враг. И не могу от него отречься! Кто же решится принять меня в партию? Кто за меня поручится?

Наступило молчание. Федор Гаврилович протянул мне свои папиросы.

- А может, и я, - вдруг сказал он спокойно. - Может, и я поручусь за тебя перед партией...

В тот вечер я написал заявление. Рекомендации дали парторг Рыжов и комиссар эскадрильи Калашников. А через несколько дней на партийном собрании рассмотрели вопрос о моем приеме. Я сидел сам не свой и слушал, как гулко колотится сердце. Думал, что кто-то выступит и обязательно даст мне отвод. Но опасения не подтвердились.

- Я - "за". Человек он проверенный, - сказал командир отряда капитан Гончаренко. - Уверен - не подведет.

- Согласен с Григорием Даниловичем, - поддержал его командир второго отряда старший лейтенант Дмитрий Зорин.

Так же немногословно выступил и воентехник первого ранга Габрахман Гимадеев.

- Думаю, здесь прозвучало общее мнение, - обвел он всех взглядом. Предлагаю голосовать.

После собрания первым крепко пожал мою руку командир эскадрильи майор Баканов.

- Помни, - проговорил он, глядя прямо в глаза, - ты теперь коммунист, то есть правофланговый первой шеренги, на которого все равняются. Неси это звание с честью, как подобает ленинцу!

Так сбылась мечта моей жизни: я стал членом партии коммунистов. Так вернулась вера в друзей, в торжество справедливости, в нерушимое братство товарищей по оружию.

"25 июля. Сегодняшней ночью мы впервые летали строем девятки на бомбометание по военно-морской базе. Поначалу, особенно перед взлетом, меня одолевала некоторая неуверенность в собственных силах: в темное время суток я не летал с прошлого года, да и тогда получил тренировку лишь в составе одиночного экипажа. Но эти волнения оказались напрасными. Боевой вылет получился на редкость удачным. И опять командир эскадрильи показал нам образчик выдержки, смелости и находчивости..."

После взлета и сбора, когда стрелка высотомера перевалила за тысячу метров, небольшая болтанка совсем прекратилась. Навигационные огни ярко горели на всех самолетах. Ориентируясь по ним, я свободно пилотировал машину и уверенно выдерживал заданное место в строю. Первоначальное напряжение сразу же спало. Однако, когда мы подлетали к финскому берегу, мне снова стало не по себе: ведь скоро наша "иллюминация" будет замечена вражескими наблюдателями, а ведущий почему-то затягивает с ее выключением... Подтянувшись к самолету комэска, я помигал огоньками и снова занял свое место. Мигнув мне в ответ, майор Баканов оставил огни включенными. Значит, он о них не забыл, а делает так преднамеренно?..

Берег все приближался. Наверняка теперь нас увидели не только посты наблюдения, но и вражеские зенитчики. Если они откроют огонь, потери почти неминуемы уже с первого залпа... Я сидел как на углях. Даже кожа перчаток стала мокрой от пота. Ну зачем этот риск? Кому из нас нужен парад над противником?.. Однако девятка летела все дальше и дальше, и никто по нас не стрелял...

Наконец миновали береговую черту и углубились на финскую территорию. Внизу, куда ни посмотришь, простиралась лесная глухомань. Лишь местами, освещенные восходящей луной, тускло поблескивали небольшие озера. Конечно, зениток здесь быть не должно. Фу, кажется, в этот раз пронесло!..

Через пятнадцать минут ведущий меняет курс. Теперь его замысел становится ясным: он выводит нас к объекту противника с тыла, а включенными бортовыми огнями имитирует возвращение вражеских самолетов на свою территорию. Ведь в ночной темноте самолеты по силуэтам не распознаешь...

Когда подлетали к цели, высотомер показывал 1650 метров. Непрерывно маневрируя курсом, командир увеличил скорость полета за счет снижения. Впереди показалась морская база противника. Она словно бы затаилась: на берегу ни вспышки, ни огонька. Но мы и без них находим заданные объекты. Причальные линии порта довольно четко вырисовываются на фоне черной воды. Свет луны серебрит стены зданий, круглые крыши топливных баков.

Высота подходит к тысяче метров. Майор Баканов переводит машину в горизонтальный полет. Бортовые огни неожиданно гаснут, и вся девятка, как по волшебству, растворяется в темноте. Короткие довороты на боевом курсе - и фугасные бомбы, отделившись от крыльев его самолета, падают вниз. Освобождаясь от тяжкого груза, тихонько вздрагивает и моя машина.

Теперь все внимание - на ведущего. Контуры его самолета почти не видны, сверкают лишь синеватые вспышки выхлопов от мотора. Командир маневрирует непрерывно, и светлячки то уходят в сторону, то наползают на мой самолет. Упусти их хоть на секунду из поля зрения, и столкновения не миновать.

Отблески бомбовых взрывов на мгновение озаряют наши машины, и тотчас лучи прожекторов, как лезвия длинных мечей, вонзаются в темное небо. Через мгновение яркие блики зенитных разрывов, будто искры бенгальских огней, рассыпаются вокруг самолетов. Но мы уже проскочили береговую черту. Через минуту вся эскадрилья выйдет из зоны обстрела. Шеремет, свесив голову за борт, внимательно смотрит назад, затем исчезает в кабине.

- Цель перекрыли! Отбомбились отлично! - кричит он восторженно и добавляет скороговоркой: - Но батя каков! Надо ж такое придумать?! Вот у кого нужно выдержке поучиться!

"26 июля. Получили приказ подготовиться к перебазированию. Говорят, что на ленинградском направлении обстановка крайне тяжелая.

Ленинградское направление... В сводках оно появилось недавно и даже в мыслях не воспринимается серьезно. Кто до войны мог подумать, что германские фашисты прорвутся так далеко в глубь России и смогут угрожать нашей святыне - городу великого Ленина, колыбели Октябрьской революции!.."