Страница 28 из 32
Заморосил дождь. Антон слез с козел, постоял минуту и пошел в магазин.
Вернулся он с покупками. Спрятал их под сиденье, а оттуда вынул женин узелок. Сел на пассажирское сиденье и откупорил бутылку.
Антон пил редко, берег каждую копейку.
Приятное тепло разлилось по всему телу. И мысли пошли приятные: вернется к своему станку, продаст дрожки и Пестрого, купит одежонки, чтоб дети ходили в школу. Правда, жаль Пестрого. Весь дом, да что — дом, вся улица его любила. Потом Антон начал думать о жене. Он представил себе, как сегодня приедет домой. Жена сразу узнает, что он выпил, и рассердится, а он, усмехаясь в ус, скажет:
«Матулечка, я же тебе конфетку привез», — и положит на стол конфеты, деньги, и жена смягчится.
Поезда приходили и отходили, а к извозчикам редко кто подходил. А те, что и подходили, спросив цену, качали головами и тащили свои узлы и чемоданы к трамваю.
— Овес же дорогой, — говорили извозчики, но это мало помогало.
«Пора уже ехать, — решил Антон. — В театре скоро кончится представление. Заберу мальчишек — и домой».
Антон влез на козлы. Взял вожжи.
— Ну, Пестрый…
— Домой? — спросил старый извозчик.
— А чего стоять.
— Тебе хорошо, — сказал молодой извозчик.
С вокзальной площади Антон выехал на Вокзальную улицу. Четырех- и трехэтажные дома на ней стояли один к одному. Улица была узкая, но она и еще Замковая были самыми любимыми улицами в городе. Тут допоздна гуляла молодежь.
Из кинотеатра «Художественный» выходила публика с последнего сеанса. На извозчика никто не обращал внимания.
С Канатной улицы быстрым шагом вышел мужчина в черном плаще и свернул в сторону вокзала, но, заметив извозчика, крикнул:
— Эй, свободный? Антон остановил коня.
— Куда вам?
— На Оршанское шоссе…
Антону не понравился пассажир, и он нарочно заломил большую цену, чтоб пассажир отказался.
— Вези, — согласился тот сразу и вскочил на дрожки.
Пришлось везти.
«Ладно, — подумал Антон, — отвезу его и еще успею вернуться, хоть на трамвайной остановке на Покровской встречу своих театралов».
— Но, милый! — рванул вожжи Антон. Пестрый быстро побежал, цокая подковами по мостовой.
Старый извозчик остался на стоянке один. Он надеялся еще, что графский сынок выйдет из ресторана и даст ему заработать, а заодно они вместе вспомнят былые дни. Он напомнит Григорию, как возил его на бал в дом губернатора. С бала он ехал с барышней. Барышня все время щебетала как сорока. Григорий отвечал сдержанно и неохотно.
«Все это не так просто, Анна, как вам кажется».
В чем было дело, старик не помнит, но знал, что Анна потом вышла замуж за сына известного доктора Леванцевича и уехала с ним за границу.
После смерти графа Григорий хотел раздать землю крестьянам, но братья уперлись. Тогда Григорий отказался от своей доли наследства и вернулся в Петербург.
Подошел постовой милиционер:
— Что, батя, люди пьют, гуляют, а мы тут торчим?
— У кого есть деньги, тот и пьет, — ответил старый извозчик. — А если у вас нет, так вы топчетесь тут да слюнки глотаете, заглядывая в окно.
— Как это нет денег? — не согласился милиционер. — Есть, но служба…
— У одного весь век служба, а у другого гульба и раздольное житье.
— Ну, таких теперь нет. Перевелись паны да графы. Теперь не старый режим.
И старый извозчик не выдержал.
— А вон за столиком, видите, — ткнул он кнутом. — Граф… Сам его на балы при старом режиме возил…
А за столом тем временем шел отнюдь не дружеский разговор.
— Так ты осуждаешь меня, граф Григорий? — сверля черными глазками, спросил Кадет.
— Да тише вы. Не забывай, Евгений, что ты не на губернаторском балу… — вмешался белобрысый.
— Подожди! — перебил белобрысого Кадет. — Я хочу выяснить свои отношения до конца.
— Осуждаю, — ответил Григорий. — Ты очень низко пал, Евгений.
— Успокойся, Григорий. Центр нас послал воодушевить их на борьбу, помочь, — снова вмешался белобрысый.
— Я не знал, что эта борьба ведется таким грязным способом, — ответил спокойно Григорий. — Вы мутите воду. У вас одни подонки. И ты… — запнулся Григорий.
— Ну, ну… продолжай.
— Что продолжать? Я видел сам, как ты засунул руку в грязный карман оборванца.
— Зато золотые монеты чистые, — язвительно усмехнулся белобрысый.
— Не глупи! Мы были когда-то друзьями. Леванцевич достойный человек. Да есть ли еще у него золото. И вся ваша авантюра с хирургическими инструментами и золотом, которое вы надеетесь раздобыть, мне просто противна. Вы же грабите своих бывших друзей.
— Ну, а если есть у Леванцевича золото? — сказал белобрысый. — Не заберут люди Евгения, заберут чекисты. Да, кстати, если инструменты будут в руках Евгения, то пойдут на пользу России.
— Бросьте вы эти высокопарные слова. России не помогли генералы и целые армии…
— Но генералы соберутся за рубежом и вновь станут силой…
— Так и скажи, Евгений, тебе нужны деньги, чтоб жить за границей.
Пока шел этот разговор бывших друзей, втянутых своей ненавистью к Советской власти в преступные дела, в железнодорожном отделении милиции велась своя служба. Сегодня тут было больше милиционеров, чем это положено по штату. Среди них были и одетые в штатское. Это заметил постовой милиционер, когда зашел, чтоб передать начальнику то, что он услышал от старого извозчика.
— Идите на свой пост, — сказал, выслушав его, начальник. — Нам все известно, и мы принимаем меры.
А старый извозчик заснул, так и не дождавшись богатого пассажира.
Расставшись с Васей и Лачинским, Леша пошел домой один. Ночь была темная, небо затянули тучи. «Тата, наверно, распрягает, а может, уже и распряг коня», — подумал Леша.
Остановился у ворот. Прислушался. Тихо. В окнах темно. «Значит, пассажира повез. Но он тут где-то близко. Сейчас приедет», — подбадривал себя Леша и начал ощупью искать задвижку. Потянул. Задвижка брякнула. Он открыл калитку. Залаяла собака.
— Зиська, глупая, это я.
Собака начала ластиться, лизать Леше руки.
Будить мать не хотелось. «Разбужу, когда приедет отец», — решил Леша. Он сел на скамейку возле сеней. Зиська покрутилась возле его ног и притихла.
Время тянулось медленно. В хлеву загремела цепью Маргарита. Закудахтали и тут же смолкли куры. Тревожно шелестели листья на вербах. Каждый угол казался таинственным и подозрительным. И если бы не Зиська, наверно, было бы очень страшно.
Слипались глаза. Можно было пойти в дощатую пристройку возле навеса и лечь там на сене. Отец, когда возвращался поздно и чтоб не будить жену и детей, шел спать туда. Но Леша решил еще подождать: там, в дальнем углу двора, одному страшновато. Тут, возле сеней, все же ближе к дому.
Леша начал думать про театр. Поплыли перед глазами самые впечатляющие сцены. Гудит паровоз, искры летят из трубы. По сцене бежит красивая женщина, шаль слетает с ее плеч…
Разбудила Лешку Зиська. Он бросился к воротам: «Тата приехал!»
— Тата? Это ты?
— Я, сынок, — будто простонал отец, — открой. Леша быстро открыл ворота, но на улице не было ни коня, ни дрожек. Отец стоял, опершись о косяк, и стонал.
— Тата, что с тобой? Где конь?
— Избили меня, сынок. И коня забрали, и дрожки. Держась за ворота, он, тяжело переставляя ноги, пошел во двор. Шапки на нем не было.
— Кто избил?
— Пассажир… Ударил меня сзади чем-то по голове. Очнулся я во рву. Ни коня, ни дрожек, ни того пассажира. Едва дополз до дома.
— А мы видели Пестрого на Покровской.
— Когда?
— Когда шли из театра.
— Так это он, гад. Пассажир. Куда он ехал?
— На Сенную… Быстро мчался.
Антон едва дошел до скамейки, сел. Леша увидел на светлой брезентовой куртке большое темное пятно. Оно начиналось на воротнике возле уха.
— Тата, ты же весь в крови.
— Тихо. Мать разбудишь. Еще успеет наплакаться. Несколько минут отец сидел молча, тяжело дыша, а Леша не знал, как ему помочь.