Страница 22 из 24
Существенное значение для дифференциации близких до тождественности понятий (например, «nation» в английском и «нация» в русском языках) имеет сравнительная семантика изучаемых понятий в контексте различных языков и культур, где они имеют не только различные смысловые оттенки, но часто и существенно различное значение.
Смысловое наполнение понятия «нация» и смежных понятий достаточно различно в различных европейских языках, в частности во французском и в немецком, где разность смыслов исторически вытекает из истории формирования германской и французской политических наций.
Если Франция формировалась как синтез языково- и культурно разнородных исторических провинций, то Германия как политический субъект сформировалась в результате политического объединения германских княжеств, население которых было политически разобщено, но отчетливо сознавало свою культурно-историческую близость, в основе которой лежал сложившийся к тому времени немецкий литературный язык.
Англоязычный термин «nation» также имеет свою культурно-историческую специфику, что подтверждает закономерную зависимость социально-политической терминологии от конкретно-исторических условий ее формирования.
Так, «national», механически переводимый на русский как «национальный» (национальный музей, национальная безопасность, национальная сборная, национальная история), де-факто, скорее, соответствует русскоязычным терминам «государственный», «общенародный», в то время как в русском языке понятие «национальный» широко используется применительно к этническим меньшинствам и этническим территориальным автономиям в составе федеративного государства.
Отмечены характерные случаи, когда заимствованное из англоязычной политической терминологии путем буквального перевода понятие «национальная безопасность» (national security) в научно-экспертном сообществе «национально-территориальных» субъектов РФ трактуется как безопасность титульной нации (фактически – титульного этноса) данного субъекта, но не как безопасность государства в целом, как в исходном англоязычном термине national security.
Вместе с тем, наличие культурно-языковой специфики в трактовке термина «нация» лишь подчеркивает наличие у этого термина устойчивого спектра значений, общего для различных культур, в основе чего, по мнению автора, лежит объективное существование наций, как социальных групп.
В исторической ретроспективе понятие «нация», вошедшее во все европейские языки, произошло от латинского natio, восходящего к nasci, означающего рождение, и противопоставлялось римскими гражданами «варварским» общностям, основанным на родо-племенных отношениях и обычном праве.
Таким образом, в значении, достаточно близком к современному, термин natio возник и употреблялся уже в Древнем Риме, особенно в эпоху императорского Рима с его развитым гражданским обществом и размытым собственно римским этносом.
После распада Западной Римской империи возникшие на ее территории феодальные государства восприняли с латынью, как общеевропейским языком-посредником, и дихотомическое употребление двух слов: natio и gens (в буквальном переводе на русский – «роды») – для обозначения «цивилизованных» («христианских») народов, в отличие от «варваров» («язычников»).
Существенно важно, что изначальная дихитомия natio-gens, подчеркивающая отличие развитого гражданского общества имперского Рима от примитивных социальных институтов варварской периферии Рима, находящихся на стадии разложения родо-племенного строя, фактически повторяет современную дихитомию «нация-этнос».
Это тем более важно, что греческое слово «этнос», введенное в широкий научный обиход не так давно, обозначает, по сути, то же, что латинское gen – культурно-генетическую общность либо с неразвитыми политическими институтами (на догосударственной стадии развития), либо взятую в отрыве от политической компоненты.
Для четкого разграничения понятий «этнос» и «нация» важен и средневековый период. Характерно, что племена (точнее, все-таки представители племенной знати, элита) бывшей «варварской» периферии Рима, входившие в империю Каролингов и давшие названия историческим провинциям и феодальным княжествам (бургунды, лотаринги, бретонцы, франки, баварцы, саксы и др.), долгое время после распада Западной Римской империи настойчиво именовали себя «нациями».
Очевидно, что, провозглашая свои вотчины «нациями», феодалы подчеркивали отнюдь не этнокультурную самобытность своих подданных. Они поднимали свой политический статус в рамках Священной Римской империи от провинциального и даже племенного уровня до имперского. Тем самым средневековые политические элиты легитимировали свои политические амбиции по подчинению и поглощению соседних политических образований.
Таким образом, и в раннем Средневековье понимание нации (natio) как социальной общности неразрывно связывалось с государственно-политической компонентой, базовые институты которой были непосредственно унаследованы от Рима, но при этом в привязке к характерным для Средневековья локальным политическим образованиям и историческим провинциям.
При этом апелляция к понятию natio связывалась с претензиями феодальных образований на территориальную и политическую экспансию, как минимум, новый уровень политического суверенитета, пример чему – история и титулование пережитка императорского Рима – Священной Римской империи, позже – «Священной римской империи Германской (Тевтонской) нации» – Sacrum Imperium Romanum Nationis Germanicae, Sacrum Imperium Romanum Nationis Teutonicae, или, на немецком, Heiliges Römisches Reich Deutscher Nation. Этот сложный политический конгломерат феодальных государств, существовавший с 962 по 1806 годы, в период наивысшего расцвета, включал Германию, северную и среднюю Италию, Нидерланды, Чехию, а также некоторые регионы Франции.
В позднем Средневековье понятие нации наполняется новым социальным содержанием. Хотя в хрониках и документах отдельные народы и население исторических провинций именуются «нациями», примерно с XV века этот термин постепенно приобретает и иное, близкое современному, значение: так, появляется понятие «германской нации», правда, без включения в нее низших сословий.
Вместе с тем растет и многозначность понятия нации. В университетах «нациями» назывались студенческие корпорации, формируемые по принципу землячеств168. Характерные для Средневековья экстерриториальные социальные и политические институты, представляющие собой церковные соборы, религиозные (духовно-рыцарские) ордена (в частности, мальтийский), купеческие союзы и другие корпоративные организации также структурировались на «nations», нации. Т. е. нации представляли собой территориальные подразделения соответствующих социальных институтов, привязанные к определенным королевствам, княжествам и крупным историческим провинциям.
Таким образом, практика употребления термина «нация» в Средневековье показывает, что семантика этого термина хотя и отличалась от современной, но сохраняла устойчивую связь с развитыми и рационально организованными политическими и социальными институтами, унаследованными от императорского Рима. Эти институты противопоставлялись более примитивным социальным укладам, характерным для геополитической периферии христианского мира того времени.
Изначально используясь для разграничения цивилизованного населения геополитического ядра империи от инокультурных родо-племенных сообществ «варварской» периферии, термин «natio» употреблялся в позднем Средневековье и в эпоху Возрождения, обозначая рационально организованные социальные группы, часто соотнесенные с территориальным делением на политические единицы и исторические провинции.
По словам Г. Циглера, в средневековом представлении «Natio – это целевой союз, местная, административно определенная подгруппа, как фракция, управленческая единица и т. п. Это слово никоим образом не имеет всей полноты значения в качестве представительного политического подразделения. Оно не обозначает какой-либо заданной формы общности, не содержит указания на основополагающую линию социальной связи или разделения»169.
168
Никольский, В.С. Университетская автономия и академическая свобода // Высшее образование в России. 2008. № 6. – С. 147–155.
169
Ziegler, H.O. Die moderne Nation. Ein Beitragzur politischen Soziologie. Tubingen, 1931. – Р. 23.