Страница 2 из 3
Тшши перепоясался лыковой верёвкой, взял суковатый посох и пошёл ловить беглянок. Верёвка — чтобы пороть дур, а дубинка — пугать. Всё-таки их жалко, потому и пояс не ременный, а лыковый. Лыковым выпорешь, так не больно, а сыромятным ремнём и покалечить можно.
Вышел на вольный воздух, потянул носом, беря след. Рысистой побежкой двинулся вдогон. А беглянки и не скрывались, и следы не путали, шли себе гуляючи бережком, словно не диким местом идут, а вдоль родной деревни. По диким местам так не ходят, здешними дорожками и зверь не всякий проберётся, а только невиданный.
Эка неудача — утро проспал! Хватился бы раньше, давно бы догнал обеих и гнал бы сейчас к дому, помахивая для пущего страху лубяным кнутиком. Тшши припустил галопом, да вдруг остановился, словно хвостом по голове ударенный. След, только что отлично видимый, исчез.
Тшши поглядел с прищуром, колдовским взором, и застонал, увидав, что пришёл слишком поздно. Старушка с девочкой, сами того не заметив, ступили на тропалку, которой простому человеку ходить не можно.
Ой, бабы-дуры! Ну, сказали бы по-хорошему, что охота им из дома сбежать, так разве Тшши не понял бы?.. Да он бы сам показал кружную дорожку, где с беглянками ничего бы не случилось плохого. По кружной дорожке, сколько ни бегай, назад вернёшься, там пусть и сбегали бы в своё удовольствие. Им приятно, и мне спокойно. Так нет, им на тропалку понадобилось.
Для Тшши дорог непроходных нет, он и по тропалке пройтись может, только что оттуда домой притащит? Две пары лапотков да алый бант — всего поминовения по беглым хозяюшкам.
Тшши встряхнулся по-собачьи и понуро побрёл к дому.
На задворках распахнул дверь закутка, чтобы духу бабьего в доме не осталось. Но и без того видел, что нет беглянок нигде, ни живыми, ни мёртвыми. А не шути с тропалкой, не балуй. Это не сказка, где счастливый конец завсегда обещан. Тут всё по-настоящему.
Тшши зашёл в избу, сел на хозяйскую лавку, крикнул на пробу:
— Бабы, жрать хочу!
Никто не ответил — некому отвечать. И в доме, ещё не выстывшем, ощутимо запахло грязной берлогой.
Без бабы на хозяйстве никуда. Значит, надо новую девку затворять, а покуда перебиваться по-сиротски, горьким куском.
Только легко сказать — вторую кряду девку затеять. Это не репу на огороде выращивать. Кадушки толковой нет, прежняя, как всегда бывает, истлела, скоро в труху рассыплется, а совсем новая не годится, от неё не жилом пахнет, а лесом. И закваски осталось всего-ничего, одно погляденье. С таким запасом не девку творить, а мышей пугать.
Однако делать нечего, от охов да стонов проку ещё меньше.
Всей пригодной посуды в доме осталась помойная лохань. Мучил её Тшши, как только умел. Мыл и полоскал, выскоблил добела изнутри и снаружи, шпарил в кипятке с можжевеловой хвоёй, но не мог избавиться от тончайшего помойного смрада.
Поняв, что чище лохань не отмоет, Тшши изготовил закваску и поставил свою работу созревать, а сам уселся рядом, боясь отойти.
И чего ждёт? Девка созревает медленно, и что творится за дубовыми клёпками, самый хитрый глаз не различит. И всё равно, сидел, не в силах справиться с дурными предчувствиями. Вот как вылупится из лохани не девка, а баба лахудристая, а то и вовсе чудо-юдо семихвостое да трёхглавое… Ох, не жди добра… Чует беду то, что у людей в груди с левой стороны, а у Тшши и в заводе не бывало. Нет ничего за рёбрами, а всё равно болит и чует неладное.
В коконе
Майк Гелприн
Майк Гелприн
8 мая 1961 г.
Лена отодвинула кофейную чашечку и, глядя в сторону, сказала спокойно:
— Мы не будем больше встречаться. Не звони мне, пожалуйста.
Антон растерянно протёр глаза тыльной стороной ладони.
— Могу я спросить почему?
Третья, обречённо подумал он. Или даже четвёртая, какая именно по счёту, он не помнил. Неважно: за пять лет третья или четвёртая девушка, с которой он расстаётся. Вернее, которая с ним. И, вероятно, по той же причине, что и предыдущие.
— Мне скучно с тобой, — подтвердила догадку Лена. — Прости, не могу заставить себя интересоваться проблемами ядерной физики.
Девушка поднялась и, не оглядываясь, двинулась к выходу из кафе. Антон оцепенело смотрел ей вслед. Они встречались три месяца. За это время несколько раз были в кино, однажды в филармонии, потом ходили в зоопарк, что ещё… Антон вновь протёр глаза. В цирк ходили. Лена предлагала на футбол, но просидеть два часа, любуясь на беспорядочную беготню пары десятков неудачников, было выше его сил, и Антон отказался.
Так же, как Лена не могла себя заставить проникнуться ядерной физикой, Антон не мог принудить себя интересоваться литературой, кинематографом, спортом. Информация об этих предметах отсутствовала. Для неё не было места — та небольшая часть памяти, в которой хранились непрофессиональные знания и навыки, занята была полностью. Антон не помнил содержания ни одной не относящейся к ядерной физике книги, не различал киноактёров и вместо музыки слышал лишь хаотичную какофонию.
Он рассчитался, выбрался из кафе наружу, зашагал, близоруко щурясь, к подземному переходу.
Зато у меня самая престижная профессия на Земле, в который раз повторил про себя Антон. Самая сложная — миллионы людей мечтают стать ядерщиками и не могут: не хватает объёма памяти, необходимого, чтобы вместить в себя сопутствующую информацию.
Привычное оправдание сегодня почему-то не работало. Антон остановился у перехода. Москва дохнула в лицо ландышевым весенним ветром, усмехнулась нежарким солнцем, закатывающимся за макушку небоскрёба, подмигнула описавшим над головой круг нарядным аэротакси. Антон махнул рукой — возвращаться домой пневмопоездом подземки внезапно расхотелось. Аэротакси приземлилось, Антон забрался на пассажирское сиденье, машина взмыла в воздух.
— В Черёмушки, — бросил Антон и назвал адрес.
Водителю было лет пятнадцать, возможно, на год больше. Антон вгляделся в наклеенную на торпеду копию водительского удостоверения. Стаж три года. Что ж — стандартный путь для будущего пилота. Аэротакси, аэропоезд, затем орбитальный заправщик или ремонтник. И годам к тридцати — рубка межпланетника. А там, возможно, и межзвёздника — к гиперпространственным перемещениям квантовая механика подобралась вплотную, так что прорыв ожидали не сегодня-завтра.
Квартира в пентхаузе престижной шестидесятиэтажки стоила целое состояние. Ссуду Антон выплачивал вот уже десять лет, и уходила на неё большая часть огромной, по любым меркам, зарплаты ядерщика. Из четырехсот квадратных метров, однако, пользовал Антон едва ли не десятую часть. Три спальни и гостиная размером с теннисный корт стояли пустыми, Антон уже который год собирался купить мебель и всё откладывал. Мебель, впрочем, ему была ни к чему, так же, как занимающий отдельную комнату развлекательный центр. Телевизор Антон не включал, игровыми симуляторами не увлекался и библиотекой не пользовался. Единственное жилое помещение больше походило на лабораторию, чем на спальню. Половину его занимал компьютерный центр, оставшаяся половина была заставлена от пола до потолка стеллажами со всякой всячинои, так что примостившаяся в углу кровать смотрелась чужеродным элементом.
Антон, не раздеваясь, на эту кровать повалился и уставился в потолок. Пора подводить итоги, пришла невесёлая мысль. Ему тридцать два, семнадцать лет назад он прошёл нейробиологические тесты и получил одобрение на индуцирование базового пакета. Затем память подгружали ежемесячно в течение трёх лет, до тех пор, пока не заполнили весь объём. Остальные годы Антон нарабатывал навыки и стремительно делал карьеру. Младший научный сотрудник в лаборатории физики плазмы. Старший научный. Завлаб. В двадцать шесть лет доктор наук. В двадцать девять — академик. Пять его статей добавлены к базовому пакету, двенадцать — к пакетам подгрузки. Текущая работа по безнейтронным реакторам может стать причиной нового прорыва в ракетостроении и освоении космоса.