Дикая принцесса

– И, полагаю, мое «бесценное выражение лица» не улучшило положения.

– Нет. Скорее всего, в моем утреннем кофе будет мышьяк.

Мариника не могла знать о попытке Дайаны его отравить, поэтому Гергос рассмеялся, как будто услышал удачную шутку.

По дому разнесся низкий гул – дворецкий ударил в гонг, напоминая хозяевам о приближающейся трапезе. Мариника собрала юбки, готовясь встать.

– Если мы не явимся на ужин, мышьяк будет уже в вечернем молоке. Поэтому следует поторопиться.

– Я могу справиться с Дайаной.

– Многие мужчины так говорили, даже твой брат. В итоге он на ней женился. Так что будь осторожнее. И, Онсо, скажи честно: ты разочарован?

– Чем?

– Мною. Я так и не стала владычицей всего Ланатана, только именем на обложках.

– Наверное, лет десять назад я бы расстроился из-за этого, но сейчас – нет. Мне очень нравится то, что я вижу.

Она глянула на него с подозрением:

– Ты пытаешься флиртовать?

– И в мыслях не было.

– Хорошо. А теперь – на ужин.

Он все-таки чуть опоздал, чем Дайана, разумеется, тут же воспользовалась. Когда Окъеллу спустился в столовую, его все ожидали, не садясь за стол. Даже при Великом Гергосе такие церемонии соблюдались лишь во время приема гостей, а между собой члены семьи держались более свободно. Но не из-за Мариники же все! Окъеллу извинился за задержку и взял невестку под руку, чтобы подвести к столу.

– А где Тари?

– Она просила передать, что не будет ужинать, – тут же ответил Энту.

Кажется, эти двое быстро сдружились. Наверное, стоило порадоваться, но отчего-то настроение лишь ухудшилось. Ужин тянулся бесконечно долго, потом все переместились в гостиную, пили крепленое вино и играли в карты. В первом часу Окъеллу ушел наверх. По дороге он спросил у Парлато, где находится комната госпожи эль Нахри, и с удивлением узнал, что напротив его собственной. Это настораживало. По логике, Дайана должна была поселить Тари в другом конце дома.

Зайти, не зайти? А вдруг она уже спит?

Гергос так и не постучался, а через час уже и сам лег спать. А еще через час проснулся – от крика. Кричала Тари, он даже во сне узнал ее голос и, кажется, вскочил еще до того, как открыл глаза. Вылетел в коридор, дернул ручку противоположной двери. Заперто. Крик перешел в стон, затем в рыдания. Безуспешно ткнувшись плечом в дверь, Гергос окончательно проснулся. Что он творит? Они уже не на корабле и не в его каргабанском доме, где были только доверенные слуги. Здесь все подчиняется Дайане, и, если его увидят посреди ночи рядом со спальней Тари, пострадает в первую очередь она.

Но неужели никто больше не слышал? Видимо, нет. Всхлипы за дверью становились все тише. Тари успокаивалась. Возможно, проснулась и поняла, что это был лишь сон, а может, кошмар сменился обыкновенным беспамятством. Гергос, понимая, что сам теперь едва ли уснет, прислонился к двери. Он пытался слушать, хотя теперь в комнате было тихо.

Или нет?

Гергос даже дышать перестал, лови звуки. Тари плакала. Совсем тихо, но так горько, что он почти физически ощутил ее боль. Снова надавил на ручку, потом стукнул легонько:

– Открой, это я.

Сначала тишина, потом шаги, неровные, босиком. Дверь чуть приоткрылась, в щелочку показалось бледное заплаканное лицо. Гергос даже подумать как следует не успел, шагнул внутрь, прижал к себе тонкое горячее тело. Слишком поздно сообразил, что на Тари только тонкая батистовая сорочка, даже шнуровка не затянута. Ее плечи снова задрожали, Гергос сильнее сжал их, зашептал в темно-медные волосы:

– Все хорошо, я с тобой, маленькая, все будет хорошо.

Она попробовала мотнуть головой, возражая, но он не позволил, накрыл ладонью мокрую щеку, прижимая ее к своему плечу. Второй рукой провел по спине, чувствуя под пальцами каждый позвонок. Такая хрупкая. И теплая.

Она шевельнулась, удобнее устраиваясь в его объятьях, повернула голову, подняла растерянный взгляд. Наверное, Гергос еще не до конца проснулся, да и Тари была еще во власти кошмара – она поднялась на цыпочки и поцеловала его, и он ответил. Его рука скользнула с ее щеки на затылок, зарываясь в короткие пряди и не позволяя отстраниться.

Тари не то вздохнула, не то всхлипнула и обхватила его руками за шею, прижимаясь еще теснее, всем телом. Горячие губы двигались робко и неумело, кончик языка один раз коснулся его нижней губы и отдернулся, словно в испуге. Смешная. Гергос заставил ее чуть запрокинуть голову, обнял так, что Тари больше не могла шелохнуться, и поцеловал по-настоящему – сильно, неторопливо, настойчиво. Она замерла сначала, потом осторожно двинулась навстречу. Доверчивая. Нежная. Желанная до одури.

Наконец проснулись остатки благоразумия, завопили, приказывая немедленно остановиться... и умолкли. Зачем? Все и так считают их любовниками. Тари первой его поцеловала, она сама его обняла, прекрасно понимая, что и зачем делает. Она уже давно не невинное дитя, и два года в Интернате наверняка выбили всю стыдливость.

– Дану...

Не то шепот, не то просто почудилось в учащенном дыхании. Глаза у нее теперь были абсолютно черные, в них даже луна, кажется, растворилась без остатка. Тяжелые от слез веки, мокрые дорожки на щеках... Гергос коснулся одной из них губами. Горячая и чуть соленая.

– Не плачь больше.

Она кивнула. Закрыла глаза и снова спрятала лицо на его груди, маленькие кулачки сжались, сминая сзади рубашку. Такой доверчивый жест... И словно ведро ледяной воды на голову вылили. Что он творит?! Тело еще сопротивлялось, руки хотели стянуть дурацкую сорочку, а губы – пройтись цепочкой поцелуев от заплаканных глаз к ключицам, но разумом Гергос уже понимал: он не сделает этого. Ни сейчас, ни когда-либо после. Это подло, по-настоящему подло – целовать ту, кто для тебя всего лишь орудие мести.

– Пойдем, пока не замерзла.

Тари вздрогнула, ступив на больную ногу, и Гергос, больше ничего не говоря, подхватил ее на руки. Почти невесомая, болезненно худая, несчастный ребенок, запуганный, окончательно потерявшийся. Гергос уложил ее на подушки, укрыл одеялом, лег рядом, но уже не пытаясь целовать, просто согревая. Она так ничего и не сказала, просто лежала, прижавшись к нему, дыша медленно и сонно. Но уснула далеко не сразу, Гергос еще долго чувствовал под боком настороженное внимание: едва уловимое напряжение в тонких чертах лица, нервное подрагивание ресниц.

К себе он вернулся до того, как проснулись первые слуги. Дождавшись рассвета, приказал Эвретто приготовить костюм для верховой езды и отправил лакея разбудить конюшего. Окъеллу не стал завтракать и попросил дворецкого передать всем, чтобы его не ждали.

Потом был целый день разъездов: встретиться с управляющим Льена, с крупными арендаторами и служителем Керпо – принять благословение и выдать на содержание приюта еще полторы тысячи марок. Там же он и пообедал, а потом до самого вечера сидел в конторе управляющего, разбираясь с накопившимися за полгода бумагами.