Заброшенный полигон

— Слушай-ка, брательник, ты что это не глядишь на меня? — спросил он, опершись на край стола и не спуская цепкого взгляда с Олега.

— Почему не гляжу? — вяло откликнулся Олег.— Гляжу.

— Нет, не глядишь. Бабка сказала, что это ты вызвал Аньку. Так?

— Ну так. Ну и что? — не поднимая глаз от книги, сказал Олег.

— А тебе не кажется, что это не по-братски — нафискалил и глазки в пол. А? За это по шее полагается.

— Ну бей,— равнодушно сказал Олег.

— Надо бы, но у меня к тебе другое дело. Раз провинился, должен исправ­ляться. Надо срочно кончать испытания. Поможешь?

— Не,— покачал головой Олег.

— Почему?

— Не хочу.

— Просто так или из принципиальных соображений?

— Я согласен с отцом. Поля и птичник — важнее. А твой «самовар» по­дождет.

— Умник! Ты же восторгался «самоваром»! Плясал вокруг него!

— Не плясал, не ври. На вредность проверял — это было.

— Проверял, а потом — растрепался. Опять нафискалил!

— Нет, не фискалил, а сказал, чтоб люди знали.

— А какое имеешь право? Тебя кто уполномочил?

— А ты? У тебя какое право травить нашу живность?

Николая передернуло.

— Хо! Тебя не спросил! Ты что тут, милиционером?

— Я здесь живу!

— А я? Я уже здесь не живу? Это дом не мой — только твой?! Поля, леса, болото — все твое? Не мое?

— Не кричи на меня, иначе просто уйду.

Олег отложил книгу, это были рассказы Чехова, встал и впервые за весь разговор посмотрел Николаю прямо в глаза.

— И прошу тебя, Коля, не трогай больше Катю.

— И Катю не трогай! И Катя твоя?!

— Да, моя. Я ее люблю.

— А она тебя?

— Полюбит.

— Ты так уверен?

— Да, уверен.

— Она поступает в институт, скоро ты ее не увидишь! — прокричал Нико­лай.— Она будет физиком, как и я! И никогда не вернется в это болото.

— Да? — с вызовом спросил Олег.

— Да! — выкрикнул Николай.

Олег снял со спинки стула сумочку — ту, бежевую, подаренную Николаем Кате — и протянул Николаю.

— Вот, возьми, Катя вернула вчера вечером, забыл тебе сказать.

Николай вырвал сумочку, отшвырнул. Он надвигался на брата со стиснутыми

кулаками. Олег отступал к двери, держа руки перед грудью, ладошками вместе.

— Ты! Тихоня! Зануда вежливенькая! — орал Николай, размахивая кулака­ми.— Про любовь толкует. А знаешь, что такое любить?! Я ее люблю! Я! Понял! А ты? Кур золотушных разводи! Поросят! В навозе своем!

Пятясь, Олег запнулся о порог, повалился, ударился плечом об косяк, упал на руку. Из рассеченной ладони потекла кровь. Чертыхнувшись, Николай проско­чил на крыльцо, в густой полуденный зной, на самый солнцепек, и — через двор — в обожженно-обморочную тишину деревенской улицы.

Не замечая изнуряющей духоты, он быстро направился к дому Кати. Шаги его были упруги и легки, он все еще кипел от возмущения. Олег вызывал в нем сложное чувство. Вот как, оказывается, может все поворачиваться в жизни! Как сложно, вычурно, дико!

Распаляя себя, он все убыстрял и убыстрял шаги, пока не перешел на бег. Сзади раздался шум нагоняющей машины, он обернулся — самосвал, голубоно­сый ЗИЛ. Николай вскинул руку. Машина со скрежетом затормозила, из кабины высунулся черный от пыли и солнца Петька Клюнин. Николай забрался в каби­ну. Вся задняя стенка и потолок были оклеены полуголыми красотками — рекламными картинками от импортных колготок. Петька был до пояса гол, грязная рубашка комом лежала на сиденье. Магнитофон, привязанный к при­борной панели, исторгал во всю мощь нечто невнятное, лающее, заезженное. Николай нажал клавишу — какофония прекратилась.

— Слушай, Петро, подбрось до болота,— попросил Николай.

— Комаров гонять? — осклабился Петька. От него пахнуло вином.

— Ага. Вот так надо!

— А трёху дашь?

— Дам.

Петька без лишних слов тронулся было с места, намереваясь развернуться на узкой дороге, но Николай остановил его маневр.

— Нет, нет, сначала — за Катей.

— О! — Петька присвистнул.— С бабой?! Тогда дороже. Две трёхи.

— Ладно, уговорил.

— Денежки вперед!

Николай вынул бумажник, достал деньги, сунул под ремешок магнитофона. Петька подмигнул и, давнув на газ, понесся вперед, к дому, где жила Катя. В ку­зове громыхали какие-то ящики, шкивы, патрубки, лопаты. Возле ее дома он лихо тормознул, развернулся, настойчиво посигналил. Катя выглянула в окно — Николай помахал ей из кабины, выпрыгнул на землю. Он думал, что она тотчас выйдет, но она почему-то не торопилась. Пришлось ему пойти за ней...

Они чуть не столкнулись в полутемных и тесных сенях. Он обнял ее, кроху, глядевшую скорбными темными глазищами, испуганную, робкую, милую, же­ланную. Но Катя вывернулась, упрямо отвела его руки и не позволила поцело­вать себя.

— Катюша, ты что? Что это с тобой?

— Ничего... скоро папа придет; а у меня ничего не готово... Ты извини, Коля...

— Олег отказался помогать на полигоне,— пожаловался он с искренней обидой.— По-моему, это предательство с его стороны. Осталось каких-то два десятка замеров... Катюша, надеюсь, ты-то не бросишь... науку в трудную мину­ту?

Катя молчала, опустив голову.

— Что произошло, Катя? — спросил он.

— А ты не догадываешься?

— Из-за Ани? Напрасно...

Катя молчала. Наверное, надо было сказать еще что-то, очень важное, но слов нужных, тех, единственных, не находилось, и Николай повторил:

— Напрасно, Катя.

— Может быть. Но не могу, Коля, не могу,— сказала она с мукой в голосе и отвернулась.

С улицы донеслись сигналы самосвала. Катя посмотрела недоуменно, винова­то, в глазах ее стояли слезы.

— Тебя? — спросила она.

— Да. Поможешь? Всего-то неделю, Катя...

Она кивнула. Он обнял ее, принялся целовать. Она тихо засмеялась, губы ее оживали.

— Иду сейчас,— сказала шепотом.

Он вышел на улицу. Петька уже развернулся и стоял возле калитки. Плечи его блестели от пота, шалые глаза глядели тупо, смурно, сигарета в крупных оскаленных зубах торчала, как на плакате «Двести сигарет убивают ло­шадь...»

— Подождем немного,— сказал Николай.

Петька показал на часы:

— Лавочку прикроют.

— Обернешься.

— А может, сгоняю? Пока барышня наводит глянец...

— Успеешь.

Петька зевнул, лениво поскреб грудь.

— Парит. Не иначе гроза будет. О! Погромыхивает. Точно, гроза будет.

Николай обливался потом, в висках стучало. Грозы, обходившие Камышинку

стороной, похоже, придвинулись вплотную. Над лесом набухала иссиня-черная туча. Воздух был неподвижен, тяжел. Давило. И даже пыль от проезжающих машин, казалось, не в силах была вздыматься над иссушенной землей.

Катя вышла в платьице с крылышками и босоножках. В одной руке сумка с продуктами, на другой — синенький легкий плащик. Волосы подобраны ко­сынкой — по правилам техники безопасности. Николай помог сесть в кабину, следом забрался сам. Петька рванул с места в карьер. Но только разогнался, на дорогу выскочил — руки в стороны, глаза дикие — Олег. Петька ударил по тормозам — машину занесло, Олега окутало пылью. И тотчас его голова показа­лась возле кабины, с боку, где сидел Николай. Распахнулась дверца — Олег потянулся к Кате:

— Вылазь!

Катя отпрянула, Николай крикнул Петьке:

— Жарь!

— Стой! — заорал Олег и вскочил на подножку.

— Оставь меня в покое! Слышишь? — сказала Катя.

Олег все норовил поймать ее руку, но Катя не давалась, отбрасывала его тонкую цепкую кисть. Николай двумя руками столкнул Олега с подножки — тот упал в придорожную пыль. Николай хлопнул дверцей, Петька давнул на газ, и машина с ревом понеслась по пустынной улице.

Перед клубом на обочине стоял синий «жигуленок», бородатый парень, размахивая канистрой, подавал знак, что нужен бензин. Петька затормозил, съехал на обочину. Парень с канистрой подбежал к кабине — Николаю видны были его просительные глаза да кудлатая шевелюра.

— Выручи, друг,— обратился парень и для большей убедительности побара­банил по пустой канистре.— Расчет — по международному курсу.