Идущий от солнца

Ей даже показалось, словно кольнуло где-то в сердце, что рядом с ней лежит вовсе не ее любимая, родная дочь, а какая-то совсем незнакомая приблудная женщина, и эта женщина старается изо всех сил отнять у нее Ивана.

– Мама, тебе плохо? – в тревоге спросила Вера и, не получив ответа, опять повторила вопрос: – Мама, ты плачешь?

– Как видишь, радость моя ненаглядная, хорошая моя, загуленная. – Лиственница открыла глаза и, словно не видя и не слыша дочери, обвела взглядом сначала потолок, по которому расхаживал паук-крестовик, видимо готовясь к весенней охоте, потом посмотрела в окно, на небо. Смотреть на небо ее научил Иван. «Лучше один раз посмотреть на небо, – всегда говорил он, – и почувствовать его простор, свободу, чем сотню раз услышать церковные обещания манны небесной». Небо сказочное. Словно на заливном туманном лугу кто-то рассыпал тысячи васильков, и каждый василек стал той желанной звездочкой, которая манила к себе, тревожила своей неразгаданной небесной тайной, звала к жизни, блаженству, неге… Лиственница даже не заметила, как из-за калины, прислонившейся к окну редкими рогатыми ветками, выкатилась желтая, похожая на переспелую морошку, луна. Она осветила всю комнату, бросая на выгоревшие обои тени от калины, и комната покачивалась от причудливых дрожащих теней.

«Скоро ночь, – подумала Лиственница. – Неужели Вера опять пойдет на кладбище?» Она вдруг вспомнила, как в юности познакомилась с Иваном. Осталась в памяти изба без электричества, впрочем, как и вся деревня, потому что слишком глубоко забрели люди, скрываясь в топких непроходимых местах от татарского ига, крепостного права, революций и тех поработителей, которые толком не знали и сейчас, наверно, не знают, что такое земля-кормилица, Россия, любовь, верность, братство, но законы выдумывали и выдумывают, как будто щелкают орехи, и, придя к власти, учат смирению и покаянию.

«Дивное и дикое было место, – подумала Марья и перекрестилась, – а Иван тих и печален, как болотный вереск среди подружек своих, лиственниц и березок. Его руки и губы пахли ладаном и олонецким воском. А глаза горели тем светом, который знают только бойкие охотники, преследуя подраненного волка-вожака. Столько таилось в них вселенского прощения за чрезмерную жестокость и столько же неизмеримой ненависти за все подлое и безрассудное на земле. Когда он целовал ее, то плакал как ребенок, а когда с неискушенным трепетом укладывал ее в сено на поветях, то безумствовал и стонал, как смертельно раненный лось. Она вдруг почувствовала горячие цепкие руки, которые обжигали ее тело до самого донышка, до самой глубины ее женских тайн, и от этого стало сладко на душе, блаженно удивительно. Она тогда верила и надеялась, что будет так всегда Иван и она рядом, вместе, до гробовой доски. Но такова, наверно, печаль жизни, – размышляла она. – Кто сразу обжигает безумной любовью, тот и сгорает, как береста на ветру, в одночасье, оставляя после себя горькую радость в памяти и жуткую, ни с чем не сравнимую, боль в сердце… И все оттого, что это никогда больше не повторится». Оборвав свои мысли, Марья Лиственница долго смотрела на луну, потом на тень от калины и вдруг в углу комнаты разглядела то, что сразу насторожило ее и взволновало еще больше. В углу на светлых обоях она внезапно обнаружила тень любимого, до боли знакомого человека. Среди других теней эта сразу бросилась в глаза. Лиственница чуть было не вскрикнула от удивления, но женское чутье остановило ее. Она только зарделась от волнения, словно в глубине комнаты увидела живого Христа, а потом перевела дыхание и процедила сквозь зубы: «Бог ты мой! Неужто драгоценное солнышко забрело в наш дом?..»

– Мама, ты что, бредишь? – насторожилась Вера и, подняв голову, тоже посмотрела на небо. – Где солнце? Луна в окне. Тебе плохо?

– Да, моя распутная прелесть. Особенно сейчас, когда мы вместе. Я не верная супругу жена и ты, моя гулящая дочь. Неужели нам придется делить драгоценное солнце одно на двоих?!

«И на всех остальных, идущих от Солнца и к нему..» – вновь донеслось откуда-то издалека, из глубины весенних ветров и разливов.

Вера вздрогнула, поднялась с постели и снова подошла к окну.

– Мама, ты слышала? Это опять его голос!

– Это тебе кажется, дочка… Когда мне было столько же лет, сколько тебе сейчас, мне тоже много чего казалось, чудилось. И снились невероятные сны. Мне даже мерещилось, что сам Иисус Христос зовет меня на свидание и хочет обвенчаться со мной, и не где-нибудь, а на святом Афоне, среди умудренных апостолов и церковного благовония.

– Я хочу верить тебе, мамочка, но ты мне так и не сказала, жива у него мать или нет? Ну что ты молчишь?

– Ты боль моя, дочка, и беда, – тихо прошептала Лиственница через силу, через какую-то жуткую грусть, не отводя глаз и пристально вглядываясь в застывшую на стене тень Ивана. – Выслушай меня и пойми. Может, еще не поздно. Ты совершила страшную, роковую ошибку..

– Какую, мама?

– Не перебивай. Эта ошибка разрушит тебя, приведет к беде или даже к гибели. Ты рассталась с тем, что заложено в тебе! Помнишь, в шестом классе ты бегала в барак на окраину поселка. Там, в коридоре коммуналки, вы разыгрывали со сверстниками различные сцены, читали стихи, водили хороводы. Помнишь, я тебе еще старые мешки из-под картошки давала для занавес. Тогда у тебя появилась мечта стать учительницей или актрисой. Сначала мы с Мишей посмеивались над твоей детской фантазией, но, когда после школы ты поехала в Москву и поступила в театральную академию, мы сначала обалдели, а потом изо всех сил помогали тебе. Почему ты бросила учебу? Ведь ты выдержала невероятный конкурс! Значит, за что-то могла зацепиться и работать над тем, что дал Бог.

«Идущий от Солнца!» – опять донеслось откуда-то из далека, со стороны кладбища.

– Мама?! Неужели мне вновь почудилось?

– Не перебивай меня! Многие из твоих сверстников с ума сходят, чтобы попасть в театральную академию! Идут на всякие уловки, хитрости, чтобы зацепиться и получить образование в престижном месте. А ты что сделал?! Бросила академию, о которой многие мечтают, и пустилась на поиски… Чего?!

– Мамочка! Меня выгнали.

– За что?!

– За профнепригодность…

– Сейчас, после твоего похода на кладбище, я стала догадываться, за что тебя выгнали! Профнепригодность – отписка. Причина совсем другая.

– Какая же?

– Тебя выгнали за твое легкомысленное безволие, женскую слабость. В любом ремесле, а тем более в актерском, надо упорствовать, напрягаться, отдавать себя только этому ремеслу. Ты, по всей видимости, стала крутить романы, и, вероятно, не только со студентами, но и с педагогами.

– Ну и что?! Одно другому не мешает.

– Вот видишь, – сразу повысила голос Лиственница. – Мешает, да еще как мешает! Поверь мне, родной матери. Вместо того, чтобы учить роли, читать классику, ты развлекалась и жила мимолетными наслаждениями! Теперь я уверена в этом. Ты посмотри на свое тело. На нем нет ни одного живого места! Что тебе поставили за первый семестр по литературе?

– «Неуд».

– А по истории?

– Тоже «неуд».

– Ты разменяла себя, дочка! Ты разбросала свои силы по чужим постелям и подушкам! Ты не поняла, что главное для профессиональной актрисы – мастерство! А для этого надо учиться каждый день! Я это знаю, потому что, как только ты поступила в академию, я перечитала много книг по актерскому мастерству и поняла – это титанический труд. лошадиное здоровье и поиск тонких переживаний, которые касаются прежде всего не ума, а сердца. О каких переживаниях можешь ты говорить, что ты можешь дать людям, если кожа на твоем теле, как африканский порнографический журнал! Переживание актрисы за своих героев требует много сил. Это необходимо.

– Какая ты умная, мамочка, хотя слишком старомодная. Картинки на моих бедрах похожи на порнографию, но это не то – это кинозвезды из журнала «Плейбой». Ты слышала о таком журнале?

– Слышала…

– Я подрабатывала в нем после академии.

– А вот здесь у меня, чуть повыше лобка, фрагмент из журнала «Барбекю». Ты знаешь, что это такое?