Меч истины

Что же это за люди, кои на смерть будто на молитву ходят? Коих божья сила из мёртвых подымает, взвесив дела на своей руке? И Лучик мой – такой же? И этот грозный и горестный муж ему за старшего брата? И я его такого хочу?

А пуще всего страшно было, что непростой бог Визария силой дарил. Боги в старопрежние времена меж людьми ходили, и были они, как люди, что в них верили – умней только да сильней. Дарили смертных своей милостью, делились могуществом, карали, когда надо было, а сами умереть не могли. В наши дни всё меняться стало. Утекает из мира волшебная сила бессмертных, затворились они в своих чертогах. Или вовсе меж собой сражаются. Но всё же пока богов мыслимо дозваться, свершая нужный обряд. Даже до Христа дотянуться можно, хоть и не даст он большого могущества.

Только Бог Мечей был вовсе не из таких. Не было его в миру, мёртвой тенью вставал позади, стоило Правому позвать: «Во имя Справедливости!» Мёртвый бог его рукой разил, и сам Правый мёртвым делался, верша свой суд. Оживал потом, да толку ли! Мыслимо ли жить, когда лишь тобой воскресает божественная воля, и та для того только, чтобы смерть нести?

*

Вот и ехала я с ними, от страха обмирала. Всё обернулось не так, как видела в мечтах. Неужто сумею привыкнуть? Неужто с ними век вековать буду? А и нужен ли мне кто другой?

Как на место приехали, стало у меня одним страхом больше. Жил в доме у Правого странный дед: сам сажи черней, а на голове седые волосы курчавятся, как ягнячья шёрстка. Увидал нас, улыбнулся – а во рту зубы белые-белые, и все целёхоньки до единого! Вот тебе и дед.

Златке моей он сразу глянулся, только с седла спустили, аж ручонками всплеснула:

- Ой, дядька Уголёк!

И черный человек громко рассмеялся, скаля белые зубы:

- Я Уголёк. А ты кто?

Пугало в нём не только обличие чёрное. Он калека был: ногу волок, на руке пальцев недоставало. И в шрамах весь. Воин? Тоже, как они?

Правый его по имени назвал: Томба. Странное имя. Это как в ночи костёр горит, и чёрнолицый жрец стучит по пустотелому древу: том-ба, том-ба… И в этом тоже чудилось мне прикосновение чуждой силы. Они все подле силы ходили, нисколько её не боясь. А меня всё страшило. То, что я прежде сама умела, пустяками казалось. Что там наговор сплести, боль унять, когда каждый в этом странном доме руку своего бога нёс на себе.

Аяна черноглазая пахла степью, полынным ветром – горечью. И сила её была ночная, под полной луной рождённая, будто светила изнутри. Никто не видел, я видела. А ещё видела, что она ту силу крепко в узде держит, потому как милый её жил среди белого дня, на людях, под ярким всевидящим солнцем. Только так и служат суровому Прове. А Правый и Лучик мой эту службу верно несли: никому не отказывали, кто за правдой к ним приходил. Много слёз людских я у них в дому повидала.

Было раз: позвали Мечей на берег. Людского жилья там нет, скалы да галька под ногами. И на этой гальке лежал малец лет пяти, кровью исходил. Мать подле него в крике билась. Отец чернее тучи стоял.

Чем уж они были заняты, когда чужой человек в лавку зашёл, за покупками будто? Пока его обихаживали, кто-то другой меньшого увёл со двора. Девок ему мало, змею беспутному!

Лугий побелел так, что заострилось лицо:

- Мне его отдай, - прохрипел. – Сам гада найти хочу!

Правый только кивнул. Он глаз с мальца не сводил, а тот и дышал с трудом уже. Ох, лихо, что же я-то стою?

Пала на колени, голову кудрявую с камней подняла и зашептала: вначале ему, чтобы не боялся, а после уже заговоры, что на ум шли. Никогда не видала, чтобы такое делали с маленьким мальчиком, но кровь да боль унять я ведь умею. Мать, услыхав незнакомую речь, ринулась кошкой, плечи мне исцарапала. Визарий её поднял, быстро заговорил по-гречески. После она под руку не лезла, и то ладно. Больше мне никто не мешал.

Заговорить кровь скоро удалось, я чуяла – раны внутри смыкаются, покрываются свежей корочкой. Но мальчишка слабый был, уснул тут же. И на меня слабость накатила, словно вся кровь с ворожбой вышла. Села я на гальку, веки поднять не могу, а всё ж силы нашла, чтобы молвить:

- Как очнётся, дайте ему орехов и мёду. Да несите в тепло скорей.

Правый снова рядом стоял, он один не боялся ворожее в глаза посмотреть.

- Можешь сделать так, чтобы он всё забыл?

- Уже сделала.

И навалилась дрёма, склонила головушку долу. Только почуяла я, будто Лучик меня на руки поднял и домой понёс.

*

Вот так и стало. Мечи подле горя людского ходили, к ним с радостью никто не шёл. А в горе и мне дело находилось. Люди принимали помощь с опаскою, а мне и без разницы было. Когда меня привечали? К тому же подметила я, что многие Мечей сторонятся - те, кто без бога в душе живёт, кто за собой совесть нечистую ведает. И те, кто подобно мне чуял мёртвого Бога за плечами воинов. Болтали заглазно всякое. Но в дому под тремя тополями об этом никто не думал всерьёз. Там все были покойны, смеялись даже. Вот только мне к ним приблизиться никак не удавалось.

Всё изменил случай. А может и не случай вовсе. Недаром чёрный дядька с дочкой моей дружбу свёл. Он и ко мне крепко приглядывался. Я даже бояться стала, видела: многие бабы от его взгляда часто дышать начинали да губы облизывали. Хоть и немолод, а муж хоть куда! Ну, как я ему понравлюсь, борони мои Боги?

Только страх мой напрасным был. Томба думал совсем о другом. Как-то после заката вышла я одна на крыльцо. Дочка прибежала, на колени влезла. А тут и чёрный пришёл. Сел рядышком на ступеньку, заглянул в лицо и сказал:

- Златка говорит, что ты умеешь рассказывать сказки. Но вот уже месяц мы не слышали ни одной.

Что отмолвить? Что сказки мои остались там, где юность нерасцветшая? Побило их морозом, осыпались до времени…

- Уголёк! А ты расскажи, - заканючила дочка. Она уже у него на коленках сидела, и нисколечко не боялась.

- Ладно, - молвил Томба. – Я расскажу сказку. Тебе и твоей маме.

Выговор у него был странный, голос, словно дальний гром, рокотал, а порой – будто кот на завалинке мурлычет. И сказка тоже странная была.

Мабути, дочка вождя, была первой в деревне красавицей. Но ни за кого она не шла замуж. Мабути сказала, что её мужем станет тот, кто сумеет совершить самое чудесное дело.

В Мабути были влюблены два лучших охотника: один звался Нгоро, другой – Мванга. Они были добрыми друзьями, поэтому, когда красавица изрекла свою волю, не стали спорить между собой, а отправились искать случай для подвига. У них была только одна лодка, чтобы переплыть широкое озеро, поэтому друзья шли вместе.

Переправившись, они решили заночевать под большим деревом. Это был старый орешник-кешью, и друзья хорошо выспались под ним. А наутро стали собирать орехи в дорогу. Каждый набрал по две горсти, как вдруг из ветвей спрыгнула обезьяна и сказала:

- Оставьте эти орехи, а взамен я выполню ваше желание.

Мванга сжал орехи в горсти и сказал:

- Мне нужно совершить небывалое дело. Подскажи мне, мудрая обезьяна, где я могу найти такое?

А Нгоро спросил:

- Что особенного в этих орехах?

Было заметно, что обезьяна не очень хочет отвечать, но всё же она сказала:

- Эти орехи волшебные. Ты можешь съесть их, а назавтра у тебя будет столько же.

- Но это же настоящее чудо, - сказал Нгоро. – Нет, обезьяна, я не отдам их тебе. Лучше я отнесу кешью в деревню, и там никогда не будут голодать.

А Мванга сказал:

- Я отдам тебе орехи, обезьяна. Но ты отведёшь меня туда, где я смогу совершить свой подвиг.

И обезьяна повела Мвангу в мрачный и тёмный лес. В самой глубине этого леса, посреди непроходимого болота жил чудесный окапи . Шкура у этого окапи была чернее самой чёрной ночи, а белые полоски на ней светились ярче Луны. Какой праздничный наряд сошьёт себе прекрасная Мабути!

- Воистину, это чудо! – сказал Мванга. – Забирай свои орехи, обезьяна, ты заслужила их!