Философские трактаты

3. Да разве не все их радости смешаны со страхом и тревогой? Ведь они порождены не основательными причинами, а ничтожной суетностью, которая затем их же и отравляет. Но если даже в те моменты, когда восторг, по их словам, поднимает их на неземные высоты, они не могут испытать чистой радости без примеси страха, то подумай, каковы должны быть времена, которые они сами называют несчастными?

4. Чем больше благо, тем больше связанное с ним беспокойство; чем полнее счастье, тем меньше можно на него полагаться. Чтобы удержать доставшуюся, нужна другая удача; если исполнилось то, ради чего ты приносил жертву, нужно скорее нести жертву за это исполнение — и так без конца. Все, что досталось благодаря везению, непрочно; чем выше поднимет случай, тем легче упасть. Но кого же будет радовать то, что в любой момент может упасть? Это значит, что не только самой короткой, но и самой несчастной жизнью живут люди, с превеликими трудами добывающие себе блага, обладание которыми потребует от них еще больших трудов.

5. Прилагаются все усилия, чтобы достичь желаемого, а сколько потом тревог, чтобы удержать достигнутое! Между тем безвозвратно уходящее время совсем не принимается в расчет: еще не закончены старые дела, как уже появились новые; один честолюбивый план порождает другие, надежда ведет за собой надежду. Но мы и не пытаемся положить конец нашим несчастьям, мы лишь наполняем их новым содержанием. Мы замучились, добиваясь почетных должностей для себя — теперь тратим еще больше времени, добиваясь для других. Не успели мы отделаться от тягостной роли кандидата — начинаем собирать голоса для кого-нибудь. Не успеем вздохнуть с облегчением, сложив обязанности обвинителя, — ан судейские полномочия уже тут как тут. А кто перестанет быть судьей — глядишь, уже назначен следователем или председателем суда. Вот человек состарился, управляя за жалованье чужими имениями, — теперь заботы о собственном, накопленном за все эти годы богатстве, и нет ему покоя.

6. Не успел Марий[68] снять солдатских сапог — а уже консульство требует себе всех его сил и внимания. Квинций[69] торопится сложить с себя диктатуру — его уже зовут скорее возвращаться к плугу. А вот Сципион[70]: юношей, еще не доросшим до таких дел, он пойдет на пунийцев; победитель Ганнибала, победитель Антиоха, украшение собственного консульства, поручитель братнего, он был бы вознесен на трон рядом с Юпитером, если бы сам не умерял народные восторги; но гражданские раздоры не дадут покоя спасителю, и вместо почестей, не уступающих божественным и презрительно отвергнутых юношей, старику достанется лишь одна радость — гордиться своим упрямым изгнанничеством. Никогда не будет недостатка в причинах для беспокойства — будь то страх за нынешнее счастье или перед грозящим несчастием; одна забота так и будет толкать жизнь к другой; вечно желанный досуг не наступит никогда.

Глава XVIII

1. Так вырвись же наконец из людского водоворота, дражайший Паулин, возвратись в тихую гавань: тебя и так носило по волнам дольше, чем это подобало бы твоему возрасту. Вспомни, сколько раз тебя застигала в море непогода; сколько домашних гроз пришлось тебе выдержать, сколько общественных бурь ты сам вызвал на себя. Поверь мне, в многочисленных трудах, заботах и тревогах ты вполне доказал уже свою добродетель; пора испытать, чего она стоит на досуге. Пусть большая и лучшая часть жизни отдана государству — но хоть какую-то часть принадлежащего тебе времени возьми себе.

2. Я не призываю тебя к ленивому и бездеятельному отдыху, не хочу, чтобы ты погрузился в дремоту или утопил свои живые дарования в любезных толпе наслаждениях: не это я называю покоем. Нет, тебя ждут великие дела, больше всех, за какие ты брался до сих пор с присущей тебе бодростью и рвением; и ты займешься ими вдали от тревог и людской суеты.

3. Ты поверяешь денежные счета со всего земного шара бескорыстно, словно чужие, тщательно, словно свои, видя в них священную обязанность, словно они общественные. Ты снискал себе любовь, занимая такую должность, на которой редко кому удается избежать ненависти. И все же, поверь мне, лучше подвести итог собственной жизни, чем заготовок государственного хлеба.

4. Твой дух полон жизни и бодрости, он способен еще к величайшим свершениям — так освободи же его от службы: она почетна, нет сомненья, но мало годится для блаженной жизни. Подумай: для того ли ты посвящал с малых лет все свое рвение изучению свободных наук, чтобы теперь заботиться о сохранности многих тысяч пудов пшеницы? Нет, от тебя ожидали большего и высшего.

В распорядительных хозяйственниках и усердных тружениках недостатка и без тебя не будет. Медлительные тяжеловозы гораздо больше подходят для перевозки грузов, чем кровные жеребцы; кто станет навьючивать тяжести на породистых скакунов?

5. И вот еще о чем подумай: сколько беспокойства и тревоги добавляется и без того к тяжкому бремени, которое ты на себя взвалил! Ведь тебе приходится иметь дело непосредственно с желудком человеческим; а голодный народ не слушает доводов, не оправдывает невинного, не смягчается мольбами о милости.

Совсем недавно, в те дни когда погиб Гай Цезарь, государственные закрома опустели настолько, что хлеба оставалось на каких-нибудь семь-восемь дней! (Если покойники могут что-нибудь чувствовать, как он, наверное, мучится, бедняжка, что римский народ-таки его пережил!) Пока он сооружал мосты из грузовых кораблей, превратив мощь империи в игрушки, вплотную приблизилось бедствие, самое страшное даже для осажденных неприятелем — недостаток продовольствия. Подражание безумному чужеземному царю, которого сгубила гордыня, едва не стоило нам голода и гибели, ибо за голодом неизбежно последовало бы крушение всего и вся[71].

6. Как же должны были чувствовать себя в те дни люди, которым была поручена забота о государственных запасах хлеба? Ведь им угрожали камни, мечи, огонь и сам Гай? Призвав на помощь все свое притворство, они скрывали чудовищный недуг, уже поразивший внутренности государства, и в этом был резон: некоторые болезни следует лечить, не рассказывая о них больному. Многие умерли от того, что узнали, чем больны.

Глава XIX

1. Скорее бросай это и уходи к делам спокойным, безопасным, великим! Неужели тебе безразлично, будешь ли ты по-прежнему заботиться о том, чтобы зерно доставлялось на склады без потерь, неразворованное мошенниками, нерастерянное лентяями, чтобы не подмокло, не испортилось, не сопрело, чтобы точно сходился его вес и объем, — или же приступишь к изучению священных, высших предметов и узнаешь, какова материя бога, его воля, его состояние, его форма; какая судьба ожидает твою душу; куда денет нас природа, когда освободит от тела; какая сила удерживает самые тяжелые части этого мира в середине, легкие подвешивает над ними, а сверх всего возносит огонь и заставляет светила двигаться каждое своим путем; и другое многое, исполненное невообразимых чудес?

2. Разве тебе не хочется оставить землю и устремить свой духовный взор туда, ввысь? Именно теперь, пока не остыла кровь, не иссякли силы, надо отправляться на поиски лучшего! Я предлагаю тебе такой род жизни, где тебя ожидают многочисленные благородные искусства, любовь к добродетели и практическое ее применение, забвение вожделений, познание жизни и смерти, глубокий покой.

Глава XX

1. Участь всех занятых людей достойна жалости, но самая жалкая доля досталась тем, кто занят даже не своими делами, кто засыпает, приноровляясь к чужому сну, гуляет, подлаживаясь под чужой шаг, кто даже любит и ненавидит по указке, хотя уж в этом-то, казалось бы, все свободны. Если бы они пожелали узнать, насколько коротка их жизнь, им достаточно было бы прикинуть, какая ее часть принадлежит им.

68

Гай Марий, семикратный консул (107, 104—100, 86 гг. до н. э.), перед этим прославился военными победами.

69

Луций Квин(к)ций Цинциннат, дважды диктатор, один из самых легендарных и прославленных героев римской истории. Согласно легенде, когда римляне посылали за ним (458 и 439 гг. до н. э.), чтобы вручить ему диктаторские полномочия, ибо он один еще мог спасти государство, посланные находили его голого (единственную одежду он берег по бедности) за плугом; после исполнения диктатуры он тотчас отправился назад к своему плугу, ибо многочисленное семейство его голодало, ютясь в единственной комнате маленькой хижины: Цинциннат ни на грош не обогатился после полугода неограниченной власти.

70

Публий Корнелий Сципион Африканский Старший (235—183 гг. до н. э.), победитель Ганнибала, был обвинен в 187 г. вместе с братом во взяточничестве и после осуждения брата в 184 г. жил уединенно в своем Кампанском имении, где и умер год спустя.

71

Среди прочих дорогостоящих и эксцентричных затей императора Гая Калигулы была и такая: в 39 г. он, по рассказу Светония, «выдумал зрелище новое и неслыханное дотоле. Он перекинул мост через залив между Байями и Путеоланским молом, длиной почти в три тысячи шестьсот шагов: для этого он собрал отовсюду грузовые суда, выстроил их на якорях в два ряда, насыпал на них земляной вал и выровнял по образцу Аппиевой дороги… Я знаю, что, по мнению многих, Гай выдумал этот мост в подражание Ксерксу, который вызвал такой восторг, перегородив много более узкий Геллеспонт…» (Калигула, 19). Сенека сближает два события, отстоящих по времени на два года — строительство моста и голод 41 г.; по-видимому, между ними действительно была причинная связь: для строительства моста были взяты транспортные суда, перевозившие продовольствие.