Горец. Гром победы

Для разбора почты пришлось нанять отдельного секретаря. Однажды я получил письмо без обратного адреса, присланное в рецкое Политехническое общество. В конверте была короткая записка без подписи на дорогой плотной бумаге. «Я не ошиблась в тебе, мой герой». И все. Даже подпись отсутствовала. От письма нежно пахло свежестью дорогих цветочных духов. Но мне вдруг резко вспомнился запах карболки в санитарном поезде… и гинекологическое кресло в соседстве с ножной бормашиной на ременном приводе.

Дома была идиллия. Жена, выросшая на хуторе без подруг и сестер, заполучив старшую подругу в лице умной ясырки, души в ней не чаяла. Так что меня намного меньше теперь пилили за отлучки из дома. Им вдвоем жилось нескучно. Это был плюс. Зато в бытовых конфликтах они выступали против меня единым фронтом. Не скандалами, конечно, у горцев такого не водится, но мягко и неуклонно так давили со всех сторон. А это минус.

Даже Зверзза – официального моего домоправителя они давно под себя подмяли и даже по случаю женили на няньке моего сына, чему эта дурёха была страшно рада. Как-то не находилось ей до того ухажеров среди моей охраны и слуг.

Я не узнавал строгого унтера, которого побаивался весь наш стройбат. А там, как известно, служат такие звери, которым даже оружия не дают. Но этот женский фронт и его доконал.

Зверзз… Он даже как-то обратно на стройку у меня попросился, и, возможно, так и срослось бы, если бы его не подвело здоровье. Расплющенная нога у него неожиданно стала гнить, и пришлось ее ампутировать в военном госпитале Втуца.

– Ваша милость, – как-то пожаловался он мне, когда я навещал его в госпитальной палате. – Знали бы вы, как мне надоели эти костыли. У меня под мышками уже мозоли образовались.

Я подсуетился и за приличные деньги выписал на дом лучшего протезиста в империи. И теперь Зверзз хромал на аккуратном шарнирном протезе в ботинке, скрывая ремни на голени щегольскими кожаными крагами. И казалось, что он даже с женитьбой на некрасивой девице смирился. Особенно когда я заявил, что раз девушка-сирота находится под моей опекой, то сам фельдфебель теперь входит в мою семью на правах родственника.

Ну и приданое мы с Эликой составили ей приличное, как бедной родственнице. Возможно, размер этого приданого и примирил Зверзза с невзрачной внешностью жены. Но приблудных своих помогальников он по-прежнему любил как сыновей. А те у нас росли как на дрожжах, исполняя роль прислуги за все. Кто голодал, тот ценит хорошее место.

Оба парня быстро научились болтать по-рецки и даже писать пробовали, обучаясь у моих охранников. Они уже заявили, что в армию пойдут добровольцами, и только в горные егеря. Иной раз они мне напоминали меня самого тем, что старались быть большими рециями, чем сами реции.

Иногда я кого-нибудь из них брал с собой в Калугу в качестве ординарцев. Приучал к делам. А более всего заставлял их все свободное время зубрить учебники за среднюю школу, наутро проверяя уроки. О том, что они будут сдавать экзамены экстерном за восьмилетку, я уже договорился. Цена вопроса – новые парты на всю школу, которые мне аккуратно сваяли пленные из досок по чертежам от директора гимназии. Зверзз этому был только рад и периодически лупил парней ремнем, заметив малейшее нерадение в учебе.

Сын Митя перестал гулить и сказал свое первое слово. «Дай!» В ответ на это пришлось философски констатировать, что между мной и моим сыном лежит глубокая социальная пропасть. Я сын крестьянина, а он сын фабриканта и камергера.

Супружеский долг исполняла ясырка, так как жена вся целиком ушла в свою беременность и, как показалось мне, была даже рада тому, что у нее есть для меня заместительница. Любить меня Элика не перестала, но любовь ее стала какой-то другой. Благодарной, что ли…

Я же часто прикладывал ухо к ее растущему животу, поглаживал его и слушал, как там развивается плод, который мы все, чтобы не расстраивать Элику, называли «дочкой».

Зато Альта в койке отрывалась за двоих.

Если это не семейное счастье, то я не знаю другого…

Единственно, что омрачало жизнь, так это то, что после «периодической таблицы Кобчика» от меня все чего-то ждали такого этакого… Эпохального. Не просто ждали, а открыто требовали. И это меня здорово напрягало.

Пришлось потратиться и «открыть» йод.

Водоросли мне доставили по зимней дороге из Риеста по личному указанию графа Риестфорта. Ага… А куда чиновникам было деться, если бланк и печать настоящие, даже подпись. И все соответствующие приписки от Дворца в наличии. Но за срочную доставку через зимние перевалы вьючным караваном пришлось заплатить самому. Немало.

Дальше было дело техники и химии. Точнее, моих химиков на зарплате. Я только отдал им водоросли и, обрисовав задачу, уехал на стройку в Калугу. И они уже сами почти месяц колупались – жгли водоросли по-разному, выпаривали, осаждали… и нашли-таки способ выделить из золы сначала йодный раствор, а из раствора уже сами кристаллы йода.

Потом новый химический элемент представили публике на докладе в Политехническом обществе. И торжественно под аплодисменты ученых я заполнил пустую клеточку в «моей» таблице. Нашли, что слово «йод» по-рецки звучит несколько неприлично, и гордо назвали новый химический элемент «рецинием». Я согласился.

Часть кристаллов йода отправили на независимую экспертизу в Имперскую академию наук. И та подтвердила, что это не сложное вещество, а таки действительно новый химический элемент.

Это был оглушительный успех в научном мире, который как-то прошел мимо военных. Те его не заметили совсем. Ни наши, ни вражеские.

Одним из соавторов открытия йода я поставил Тима Йёссена, который был основными «руками» этого эксперимента. На радостях, получив официальную квалификацию «лаборанта химии» с соответствующим окладом жалованья, парень отказался в этот год поступать в Будвицкий политех, а поехал с другим моим соавтором – химиком Хотеком – ставить в Риесте завод по изготовлению йода из водорослей. Поближе к сырьевой базе.

Потому что как только врачи из военного госпиталя распробовали, что это такое – спиртовая настойка йода (настойка рециния или «рецкий бальзам», если по-местному), так сразу хором заорали: «Дай! Быстрее. И побольше!» И мальчишка загорелся подвижничеством. Я не возражал – войдет парень в историю науки, а доучится потом. Именную Бадонскую стипендию он может получить от меня в любой момент по собственному желанию.

Герцог Ремидий не растерялся и ничтоже сумняшеся объявил производство йода (рециния) государственной монополией Реции, а способ его производства – государственной тайной герцогства. А мы трое получили на руки авторское свидетельство о приоритете. И приличную премию от герцога. Патент перешел в собственность герцогства. Все причастные дали подписку о неразглашении на сторону технологического процесса.

Выдал герцог моим химикам на руки самые грозные бумаги для местного начальства с открытым финансированием строительства нового завода в Риесте. Одновременно рядом должны были поставить спиртовой заводик, и выход готовой продукции планировался уже в виде спиртового раствора, готового к медицинскому применению.

Собственником предприятия на сто процентов становилось герцогство. Вся прибыль шла в бюджет.

Хотека назначили на новое производство управляющим инженером.

Когда мне герцог об этом сообщил, я только крякнул от неудовольствия, но возражать не стал – против лома нет приема. Слишком я зависел от герцога финансово и организационно по другим своим предприятиям. И если уж совсем по гамбургскому счету, то я и так с помощью Ремидия нехило приподнялся. Реальный миллионер уже, если золотом считать. И вряд ли я всего этого добился бы без его протекции и поддержки, в том числе и денежной. Только внес в герцогские планы разумные коррективы.

Во-первых, объявить йод, то есть рециний, «для города и мира» нашим горным природным ископаемым. Место «добычи» засекретить. Пусть кому надо ищут до посинения – горы у нас большие.