Юность

Над головой снова проносятся самолеты - инстинктивно хочется упасть, прижаться к земле.

- Где же наши самолеты?

- Командующий сказал, авиацию вызывать не будут.

Занята делом поважнее. Штаб уже снялся. Будем трогаться и мы.

- Куда?

- В четырех километрах небольшое село. Остановимся на день-два.

- А если и там будут бомбить? - допытывается Метников.

- Тогда лучше всего ехать в Новосибирск, - сердится Пресс. - Там бомбежек не бывает. Рай!

Если бы не по-кошачьи зоркие глаза Грановича, мы долго бы еще разыскивали на окраине свои автобусы, Машины стоят в узком проулочке.

- Зайцев! - наугад окликает Пресс.

И тотчас же от первого автобуса отделяется фигура,

- Слушаю!

- Как машины?

- В порядке! Стекла только повылетали.

- Будьте наготове. Сейчас выезжаем.

- Есть!

В небольшой комнате тесно и жарко. Девушки сидят у стола, Гулевой курит у печки. Иван Кузьмич дремлет прямо на полу, положив голову на горку вещевых мешков и шинелей. Вот спокойствие!

Перехватив удивленный взгляд редактора, Гулевой поясняет:

- Не спал вовсе. У машин дежурил. Вот и сморило. - Начальник издательства усмехается. - Да еще с того света вернулся!

- Что за ерунда?

- Сам рассказывал. Его взрывной волной сбило, сверху снегом засыпало с головой. Очнулся с перепугу - ничего не видно, только лицо мокрое. Ну, и подумал - убит, на том свете.

- А потом?

- Потом рукой пошевелил - двигается. Ногой пошевелил - тоже двигается. Встал - по грудь в снегу, рядом машины стоят. А вы как добрались?

- Благополучно. Давайте собираться.

- Пошли, товарищи. - Гулевой тормошит метранпажа. - Покойник, вставай!

Медленно, не зажигая синих "ночников", машины трогаются. Девушки едут вместе с нами в кузове полуторки, негромко переговариваются. После беготни клонит ко сну. Спали мы всего часа полтора.

"Макаров говорит, что в редакции совершенно безопасно", - вспоминаются почему-то строчки из письма.

Конечно, тут - как у христа за пазухой!

- Портупею надел, а гимнастерку не застегнул. Так и разгуливал, рассказывает Метников. - Поэт тоже струсил. Пожалуй, один Прохоров в себе был.

- А вы не боялись, Сережа? - удивляется Машенька.

- Еще как боялся!

- Я думала, умру со страху, - говорит Машенька. - Сама бы раньше не поверила, что такая трусиха!

- Жить хочется! - впервые за всю дорогу роняет Гранович. Говорит он эти слова с какой-то внутренней страстью, тон его не вяжется с нашими шутками, мы невольно замолкаем.

В небе снова плывет рокот моторов. Спустя несколько минут в центре раздаются взрывы, взлетают и тут же гаснут багровые всполохи.

На наше счастье, дорога в поле оказывается хорошо накатанной, водители "нажимают". В лицо остро бьет ветер, мы пригибаемся.

- Что, не нравится? - спрашивает Метников девушек. - А мы все время так. И ничего, для легких полезнее!

С удивлением прислушиваюсь к оживленному голосу ответственного секретаря. Не очень разговорчивый, самолюбивый, он как-то незаметно стал словоохотливее, проще и, по привычке подшучивая над другими, совершенно свободно может прокатиться и на свой счет. Война учит, воспитывает, меняет.

Село маленькое. Мы спрыгиваем с машины, подходим к ведущему автобусу.

- Дом большой, две половины. Уместимся, - говорит Гулевой.

- Пошли, - распоряжается Пресс. - Завтра оглядимся. Сейчас - шесть часов. Спать полтора часа и - за работу. К вечеру газета должна выйти!

Заспанная хозяйка пытается нас разместить как-нибудь поудобнее, Пресс останавливает:

- Не выдумывайте. Устроимся по-походному. Спать особенно некогда.

И первый сбрасывает на пол шинель. Вповал размещаемся и мы. Спать, спать, спать. Сейчас - это единственное желание!

Утро, как и наши заспанные лица, хмурое, серое.

В горнице еще спит наша "типография". Набора и корректуры нет, пусть лишний час поспят. Поднять пришлось только Лену - вместе с Лешей Зайцевым они настраивают приемник.

- Мало, мало, - раздраженно говорит Пресс, просматривая подготовленные к набору заметки. - Барахло!

Гулевой!

- Слушаю!

- Берите машину, езжайте на узел связи. Должны быть материалы от Левашова и Кузнецова, захватите почту. Побывайте в политотделе.

- Есть!

- Гранович!

Женя молча поднимает голову.

- В номер надо стихи. Смысл: как бы ни злобствовал враг - судьба его решена!

- Попробую.

- Не пробуйте, а пишите!

- А если не получится?

- Должно получиться! Подумайте о сталинградцах, вспомните вчерашнее!

- Слушаюсь!

Редактор- неодобрительно косится на Грановича. Женя берет блокнот, карандаш, выходит на улицу, - сейчас для него это самый удобный "кабинет".

- Что осталось из запаса?

- "Ефрейтор Адамчук".

- Планируйте на третью полосу. Если Гулевой привезет что интереснее, снимем.

В комнате раздается легкое потрескивание - заработал приемник.

- Порядок! - довольно говорит Леша.

- Заводите движок - сейчас дадим набор. Немного придется посветить: темно.

- Есть!

Несколько минут работаем молча, слышно только, как быстро шуршит бумагой Лена. Вдруг она широко улыбается, машет рукой.

Пресс подходит к приемнику, пробегает глазами первую страницу.

- Товарищи! - возбужденно кричит он. - Победа!

И, спохватившись, громким шепотом, торопясь, читает: - "В последний час. Успешное наступление наших войск в районе города Сталинграда"...

С грохотом отлетают табуретки, Лена испуганно оглядывается - шум мешает ей работать, а Пресс, словно помолодев, словно став выше ростом, звенит голосом:

взяты города Калач и Абганерово... 13 тысяч пленных....

14 тысяч убитых...

Метников тычет меня в бок кулаком, я трясу кого-то за плечо, ослепительно сияют глаза Машеньки...

Как и вся страна, мы с волнением и тревогой следили за Сталинградской битвой. В последние дни радио коротко и тревожно сообщало: ожесточенные бои в заводской части города. Противник обрушивал на город тысячи тонн металла, отвага и мужество сталинградцев вошли уже в поговорки, а враг все лез. И вот тяжесть с сердца спала:

19 ноября войска Сталинградского фронта перешли в контрнаступление, гигантское кольцо вокруг окруженных гитлеровских дивизий стягивается все уже...