Юность

- Ешьте и помните, что не единым хлебом сыт человек. Я почитаю вам стихи. Не пугайтесь: не свои.

Он начал декламировать:

Уводили солнечные копи

Груду синих облаков на запад...

При первых же строчках Пресс отложил ложку в сторону, потянулся к своему ершику.

- Ты подожди! Откуда? Ну-ка, дай сюда!

Гранович отодвинулся, помахал книжечкой в воздухе,

- Михаил Пресс. "Лазоревый венок". Одесса, издание 1925 года.

- Эка, откопал! Дай посмотреть... Она! А я-то думал, что никто уже не узнает. Ну, спасибо, спасибо за подарок!

- Какой подарок?!

- Как какой? - Пресс спокойно запрятал книжечку во внутренний карман. За "Лазоревый венок". Теперь и этого уникального экземпляра не будет. Все! Попробуй доказать, что редактор армейской газеты грешил в молодости стишками. Клевета!..

- Вот мы ему про "Лазоревый венок" и вспомним.

Пусть не напечатает! - смеется Кудрин.

- Семен Андреевич, что же будет со Сталинградом?

- Со Сталинградом? - папироса Кудрина золотится долго и ярко. - Со Сталинградом ничего не будет. Как стоял, так и будет стоять Сталинград. Не отдадут Сталинграда!

- Бомбят ежедневно. Там же одни развалины останутся!

- Да, этого не миновать. После войны нам много строить придется. Ох, много, Прохоров!

- Чем же они за все за это отплатят? Бить их на"

до - всех, подряд!

- Это неверно. Зачем же - подряд? Гитлер и гитлеровцы - это еще не Германия. Много у них хороших людей. Отвечать будут те, кто убивал, бесчинствовал, А мирным людям мы принесем мир. Тем наше русское воинство, Прохоров, и держалось всегда! Побьем Гитлера - они сами так жить не захотят.

- Как же они будут жить?

- Эх, Сергей, Сергей! В трудную мы с тобой пору живем, но и замечательную! Много еще нам прекрасного на земле доведется увидеть. Будет, дружище, и Германия другой! Обязательно будет! Это ведь земля, которая миру Маркса дала, Розу Люксембург, Тельмана!

- Когда это все будет, Семен Андреевич?

- Будет, Сергей! Для того и воюем. Для того идем!

Вон - слышишь?

Разбудив ночь, где-то тяжело ухает артиллерийская канонада. Горизонт на западе то и дело вспыхивает багровыми всполохами. А когда они гаснут, чтобы через ровный промежуток засверкать снова, - на востоке, еще не очень смелая, но удивительно чистая, глубокая, сияет голубая полоска рассвета.

12

Машенька откладывает в сторону газеты, берет толстую стопку писем. Их штук сорок, в большинстве это письма военкоров из подразделений. Треугольнички, слипе, красные, белые конверты, небольшие бандерольки.

Неужели опять ничего нет? Два месяца?

Стопка писем быстро тает. Вот остается один, из серой бумаги конверт.

- Семен Андреевич, вам.

Кудрин, не принимавший участия в разборе почты, удивленно поднимает голову.

- Мне?

Придавив лист бумаги, чтоб его не сдуло, портсигаром, Кудрин не спеша берет письмо. Он мельком смотрит на конверт, бледнеет. Руки у него начинают дрожать.

- Нашлись! - сдавленным голосом говорит он.

Крепко, обеими руками держа письмо, Кудрин читает.

Он часто шевелит губами, моргает и, не сумев удержаться, вытирает глаза ладонью.

- Нашлись! Мои нашлись!..

Потом Кудрин сидит за столом, пропускает между пальцев ручейки волос, дочитывает письмо до конца, раскладывает перед собой фотокарточки.

- Что за могильная тишина? - входя, спрашивает Пресс. - Машенька, ты чего хлюпаешь?

- Михаил Аркадьевич, у меня семья нашлась! - вскакивает Кудрин. - Вот и карточки. Прислали!

- А я что говорил? Ну-ка, показывай! Эх, славные шпингалеты!..

Карточки идут по рукам. На одной - молодая худенькая женщина, с большими, усталыми глазами. На другой - мальчик и девочка, оба крепкие, здоровые, чем-то очень похожие на отца.

- Два раза эвакуировались, - счастливо улыбается Кудрин. - Сначала в Краснодар, потом в Казахстан...

Живут в какой-то Кийме, Акмолинская область. Вон куда попали!

- Вот погоди! Выхлопочу тебе отпуск, поезжай.

А ты от нас уходить хотел! У нас-то - рай!

- Михаил Аркадьевич, вы мне на часок разрешите отлучиться?

- Иди, иди! Полдня для такого случая!

- Пойду к связистам. Деньги пошлю. Потом - в финчасть, надо аттестат посылать. - Кудрин складывает письмо и, не удержавшись, снова смотрит на карточки. - Выросли как!..

Едва майор уходит, мы начинаем оживленно комментировать событие.

- Тихо! Тихо! - останавливает Пресс. - Метников, как с газетой?

- Осталась передовая. Кудрин писал. Вот она.

- Давай сюда, просмотрю. Ну, по местам! Ого!..

В проеме окна проносится черная молния. Фашистский самолет проходит над селом бреющим полетом, дробно стучит скороговорка крупнокалиберного пулемета.

- Обнаглели, сволочи!

Работается сегодня удивительно легко. Время до обеда проходит совершенно незаметно.

- Добирают передовую, - докладывает Чернякова. - Полосу правят.

- Гулевой, - зовет Пресс. - Приготовьте всем по чарке. Сегодня у нас праздник!

- рад стараться! - озорно козыряет начальник издательства. - В порядке инициативы добавлю к столу малосольные помидоры.

- Благодарю за службу!

- А что, Сергей, - говорит Гранович. - Проснешься ты завтра утром - и вдруг знаменитый.

- Как Байрон! - подхватывает Метников.

- Ага, Джорж Ноэл Гордон Прохоров!

- Ладно, не издевайтесь!

Это о моих стихах, - завтра они появятся в газете, По совести говоря, волнуюсь. Раз пять прочитал их в гранке теперь опасаюсь, чтобы не передали какой-нибудь официальный материал. Стихи тогда придется снимать.

Усатый немолодой лейтенант появляется в дверях без стука, не докладывая.

- Вам кого?

Лейтенант переступает тяжелыми грязными сапогами, густо крякает.

- Вашего майора привез. Наповал.

- Что?

- Какого майора?

Громыхая, выбегаем на улицу.

На телеге вытянув руки по швам, лежит Кудрин.

Шинель на груди разорвана, покрыта бурыми влажными пятнами. Фуражки на голове нет. Светлые ручейки волос скатилясь на доски.

- Около узла связи посекло. Его и еще мальчонку, - хмуро говорит лейтенант.

Вечером мы хороним заместителя редактора армейской газеты майора Кудрина, нашего Семена Андреевича.

Пресс, Метников, Гранович и я несем гроб, сколоченный шоферами из старых досок. Гроб обернут в красное полотнище.