Волшебница Настя

– Ну ты же меня позвала, – сказал Чур-чур. – Раз ты меня позвала, значит, ты моя госпожа и повелительница. Какая тут может быть ошибка?

Все было логично, все правильно – Насте пришлось с ним согласиться.

– И у тебя есть скатерть-самобранка, и ковер-самолет, и все прочее-прочее? – недоверчиво спросила она.

Чур-чур недовольно покашлял.

– Почему у меня? Я на чужое добро не претендую. Это все твое. Я только храню. А когда тебе нужно – только скажи, тут же будет в твоем распоряжении.

Настя смотрела на Чур-чура и, хотя он собственной персоной висел тут перед нею в воздухе, не могла поверить в то, что он говорил.

– А что, вот скажу «Подай скатерть-самобранку» – и подашь? – спросила она.

– И подам, – подтвердил Чур-чур.

– Тогда подавай, – распорядилась Настя.

Не успела она договорить, как на траве перед нею расстилалась белейшая льняная скатерть с длиннющими кистями и тисненым узором, вся уставленная большими и маленькими блюдами разнообразных форм, прикрытыми крышками, а Чур-чур, громко гудя, летал над скатертью, снимал крышку с одного блюда, с другого, показывал Насте, что там, и комментировал:

– Форель речная печеная. Картошечка отварная с маслом сливочным и свежим укропчиком. Гусь жареный с яблоками. Утка по-пекински. Индюшатина кусочками в кисло-сладком соусе по-тайски…

Но Насте, вместо того, чтобы истечь слюнками, стало аж дурно. Не будем забывать, что она съела столько земляники, сколько хватило бы на целый класс. Правда, если бы не было обжоры Васьки Петрова.

– Ой, убери, убери, убери! – замахала она на Чур-чура руками.

– Твое дело, как хочешь, – с обидой отозвался Чур-чур, но скатерть тут же исчезла. Словно ее тут и не было. Словно она только привиделась Насте.

Насте тотчас так и подумалось. И она решила проверить, привиделось или нет.

– А вот если бы топор-саморуб? – проговорила она неуверенно.

– Ну, если нужен, – прокашлял Чур-чур, как проворчал.

И в тот же миг на земле перед Настей лежал топор. С длинным удобным топорищем, и сразу видно – острый, как бритва: так у него сверкало лезвие.

Топор Насте решительно был не нужен. Но ей захотелось удостовериться, что он действительно есть, а ей это не кажется. Она нагнулась, дотронулась до топорища – пальцы ее коснулись гладко оструганного дерева. Она взялась за топорище – и руки ее ощутили вес. Неизвестно, как скатерть-самобранка, а топор ей не казался, топор был самый настоящий. Оставалось только опробовать его в деле. Настя уже стала вспоминать, что там говорят в сказках, чтобы отдать топору приказ рубить деревья, но Чур-чур, будто услышал Настины мысли, остановил ее:

– Погоди-погоди, – прокашлял он с беспокойством. – Ты что рубить собралась?

– Как что? – удивилась Настя. – Что топором рубят. Деревья.

– А что у тебя за нужда, чтобы рубить их?

– Да какая нужда, при чем здесь нужда, – сказала Настя. – Что уж, пару раз по дереву тюкнуть нельзя? На что топор, если им ничего не рубить?

Чур-чур загудел так, будто был электросваркой, еще мгновение – и заплюется огненными искрами.

– Ну нет, – сказал он сердито. – Так просто рубить ничего нельзя. Если так просто рубить, мы весь лес вырубим. И останемся без защиты. Лес – это наша защита. Не лес бы, так Король-обжора давно бы до нас добрался, всех сварил-зажарил, косточек не оставил.

– Погоди-погоди, – остановила теперь его Настя. – Какой король? Откуда у нас короли взялись? Это ты фантазируешь, да?

– Очень интересно, я фантазирую! – Чур-чур закашлял-загудел так, будто работала не одна электросварка, а сразу две одновременно. – Может быть, ты скажешь, что и Цветок-невольник – моя фантазия?

– Какой-такой Цветок-невольник? – не поняла Настя.

– Который тебя сюда, в самую чащобу завел.

– А, так его зовут Цветок-невольник, – догадалась Настя. – А почему его, интересно, так зовут?

– Так ты что, ничего не знаешь? – спросил Чур-чур. – Ни про Короля-обжору, ни про его Главного министра, ни про Евгения Анатольевича с Варварой Ивановной, которых Король-обжора держит в невидимой избушке на курьих ножках?

– Директора нашей школы Евгения Анатольича?! – воскликнула Настя. – А Варвара Ивановна – нашу учительницу зовут.

– Какой директор школы, какая учительница! – рассердился Чур-чур. – Что за невежество! Если бы ты не была моей госпожой и повелительницей, я бы с такой невеждой и разговаривать не стал!

– Чур-чурчик, миленький, извини! – Хотя Настя совсем не была подлизой, она сочла, что сейчас совсем не помешает быть с Чур-чуром поласковей. – Я что-то все забыла. Не мог бы ты мне рассказать. Вот, возьми топор, – протянула она тот Чур-чуру, – положи на место и расскажи.

– Положи на место, положи на место, – проворчал Чур-чур. Топор, однако, рванулся из рук Насти, будто его кто-то выхватил у нее, и вот уже его не было – будто он растворился в воздухе. – Слушай, раз забыла, – прокашлял Чур-чур.

Глава третья. Рассказ Чур-Чура

О, моя госпожа и повелительница, как мы раньше хорошо жили! Нами правил мудрый и добросердый лесной староста Евгений Анатольевич. А в секретарях у него ходила милейшая и добрейшая Варвара Ивановна. В шутку мы называли его Кощеем бессмертным, а ее Баба-яга костяная нога. Надо сказать, что Евгений Анатольевич и в самом деле был высок и худ, но это не оттого, что он прожил тысячу лет и весь высох, как мумия, а потому что был хорошим спортсменом, каждое утро бегал в тренировочном костюме по лесным дорожкам, делал гимнастику и даже занимался силовыми упражнениями со штангой и гирями. А Варвара Ивановна уж никак не напоминала Бабу-ягу: она была молодой, румяной, задорной, с модной мелированной стрижкой, любила шутку и песни; когда она пела, умолкали даже соловьи, не то что там малиновки и всякие трясогузки; умолкали они не из подхалимства, а из чувства глубокой любви и уважения, а также признательности за ее исполнительское мастерство.

Если между какими-нибудь зверями или птицами возникали конфликты (ну, там из-за норы-берлоги, гнезда, жучка-червячка), они знали: нужно сразу же обратиться к Варваре Ивановне Бабе-яге. Она запишет на прием к Евгению Анатольевичу Кощею бессмертному, и не пройдет десяти минут, как Евгений Анатольевич Кащей бессмертный примет спорщиков в своем кабинете под тысячелетним дубом (на самой красивой поляне леса), рассудит по-справедливости и еще выдаст справку с печатью, которой удостоверит, что в споре такого-то и такого прав тот-то и другой не может иметь к нему никаких претензий, а если вдруг начнет их предъявлять, то будет иметь дело с ним, Евгением Анатольевичем Кащеем бессмертным, отчего радости тому, кто предъявляет претензии, не будет никакой. Иметь дело с Евгением Анатольевичем Кащеем бессмертным не хотел никто, и потому у нас в лесу царили мир и благоденствие, и даже волки вынуждены были перейти на вегетарианский рацион, потому что зайцы постоянно подавали на них Евгению Анатольичу жалобы, а тот, как и положено доброму и мудрому повелителю, становился на сторону слабого. Вследствие этого, надо заметить, зайцы обнаглели до такой степени, что задирали волков и обзывали их всякими обидными словами при всяком удобном случае и при всем честном народе, а волки все терпели, не перечили им и только облизывались, по-голодному сверкая глазами.

Лес наш хотя и велик, все же обозрим, и с одной стороны его омывает море-океан, на который гармония нашей лесной жизни оказывала самое благоприятное воздействие. У нас были дружеские связи со всеми обитателями море-океанских глубин, кит выплывал из них, подплывал к берегу, и на его широкой спине катались по голубому простору кто хотел: и те же зайцы с волками, и лисицы, и синицы, и куропатки, и даже дед медведь не брезговал таким удовольствием – главное было уговорить его оторваться от бочонка с медом.

С другой стороны наш лес соседствует с великой, бесконечной степью, и оттуда к нам любил приходить корабль пустыни – верблюд. Он сажал себе между горбами столько лесной братии, сколько могло уместиться, и устраивал для нее степные прогулки, которые по впечатлениям могли бы сравниться с путешествием в самые экзотические чужедальние страны.