Страница 5 из 18
Это память два раза в год – в день смерти и рождения сына – гнала Пола в город и на гору. Память об одной маленькой лжи. Ритуал, смысл которого он и сам не вполне осознавал, но тем не менее считал его соблюдение обязательным. Как будто надеялся что-то этим исправить.
Незадолго до смерти Джастин спросил, сможет ли он когда-нибудь снова подняться с отцом на Пик. Высочайшая гора в Гонконге была излюбленным местом его прогулок. Восхождение на вершину, вид на город, гавань и Южно-Китайское море очаровали Джастина уже в двухлетнем возрасте. Пик был местом, где, как считал Пол, мальчик чувствовал себя увереннее. Именно поэтому, по настоянию Джастина, они бывали там каждый сезон в году. Летом, когда гора, благодаря высоте над уровнем моря, предоставляла некоторую, пусть совсем небольшую, защиту от удушающей влажности и давящего городского зноя. Зимой, когда Джастин надевал меховую шапку и варежки, чтобы защититься от пронизывающего холодного ветра и когда они карабкались по тропинкам почти одни. Даже весной, когда вершину окутывали облака и ничего не было видно из-за тумана. Там, наверху, они присаживались на скамейку, и отец объяснял сыну, отчего летают самолеты и плавают корабли и почему двухэтажные автобусы выглядят отсюда крохотными, как игрушки. Почему звезды называются звездами, а солнце солнцем, хотя, как и они, излучает в пространство собственный свет.
Итак, Джастин спросил, сможет ли он когда-нибудь снова подняться на Пик.
– Ну конечно, – отвечал Пол.
– Правда? – Джастин вымученно улыбнулся и оторвал голову от подушки.
Пол смотрел в усталые глаза сына и думал, что на это сказать. Нужно ли Джастину знать правду?
«Нет, Джастин, конечно нет. Ты слишком слаб, а мне не под силу внести тебя на руках на полукилометровую вершину. Тебе не на что надеяться. Мы никогда не будем больше стоять на Пике, считать самолеты и корабли и мечтать о том, что могли бы летать, как птицы, и какать на головы прохожим».
Конечно нет. Такая правда Джастину не нужна. Ни один нормальный человек не скажет такое восьмилетнему мальчику. Но что тогда? Что, если не это?
– Не обманывай меня, папа, – сказал Джастин после объявления диагноза, когда Пол лепетал ему что-то насчет редкой формы гриппа.
Не обманывай. Только правду.
Но и врачи, и Мередит придерживались версии Пола, пока ребенок сам не понял, какая сокрушительная сила бушует в его теле. Что же на этот раз? «Сможем ли мы когда-нибудь снова подняться на Пик?» Речь не о лейкоцитах и эритроцитах, не о гемоглобине и очередном переливании крови. Вопрос прост и требует столь же однозначного ответа: да или нет. Джастин снова взглянул на отца. В глазах застыло недоверчивое: «Правда?»
– Ну конечно, – еще раз повторил Пол и кивнул.
Джастин коротко улыбнулся и снова опустился на подушку.
Маленькая, вполне понятная ложь. Ответ, в правильности которого не придет в голову усомниться ни одному здравомыслящему человеку.
И все же Пол никак не мог простить себе этого. И эта ложь, спустя три года после смерти сына, слезами застилала ему глаза. Он предал Джастина, бросил его одного наедине с его болезнью. Кормил иллюзиями, глупой, идиотской надеждой вместо того, чтобы сказать правду, разделить с ним ее тяжесть и тем самым хоть как-то облегчить эту страшную ношу. Стыд жег ему глаза уже в момент этого кивка головой. Стыд, который нисколько не ослабел с годами, несмотря на раскаяние. Осталось сомнение и вместе с ним гложущее чувство, что в решающий момент Пол повел себя как трус.
II
Пол сошел на берег последним, и сразу же адский грохот вырвал его из воспоминаний. Два пневматических молота дробили кусок асфальта, выли автобусы, изрыгая черные облака выхлопных газов. За забором строительной площадки что-то стучало, визжало и падало так, что закладывало уши. Улицы вокруг кишели людьми, которые куда-то бежали, толкаясь и наступая ему на ноги. Пол будто очутился посреди стремительного потока, увлекавшего его в шахту метро, в черное нутро города, грозящее его поглотить.
Его восхождение не должно было начаться таким образом. Поэтому, выругавшись, Пол подозвал такси и велел отвезти его на конечную остановку трамваев «Пик», откуда начиналась пешеходная дорожка к вершине. Пятьсот метров – высота, в лучшие годы не составлявшая для него проблемы. Он без труда преодолевал ее, иногда с Джастином на спине.
Пол сделал хороший глоток из бутылки, надел рюкзак и двинулся в путь. Узкая тропка вела мимо Мэй-Тауэр и Мэй-Тауэр-II, Бранксом и Бранксом-II и Мейфэр – невообразимо дорогих районов с тридцати-сорокаэтажными небоскребами. Безликие городские предместья, квартиры в которых тем не менее стоили много миллионов гонконгских долларов. В Мейфэре они с Мередит имели две просторные квартиры, которые в апогее бума на недвижимость в 1997 году сумели продать втрое дороже начальной стоимости. Прибыль поделили. Бо́льшая часть доли Пола ушла на покупку дома на Ламме. Оставшуюся сумму он положил в банк и теперь жил на проценты.
Пол свернул на Чатем-Пас, которая увела его в непроходимые тропические джунгли. Тропинка круто поднималась. Пол чувствовал, как напрягаются мышцы стоп, икр и бедер, толкая вверх его семидесятикилограммовое тело. Несколько дней над городом висело серое, словно пепельное, облако. Когда в первой половине дня оно рассеялось и из прорех засветило солнце, воздух наполнился удушливо жарким паром. Лес стоял вокруг сплошной зеленой стеной, городские шумы смешались в монотонный гул, перекрываемый щебетанием птиц и стрекотом саранчи. Пол остановился передохнуть, допил первую литровую бутылку и тряхнул головой, прогоняя мысли. Он старался ни о чем не думать, не вспоминать, не видеть картин прошлого, не вести мысленных диалогов с Джастином. Он и так говорил с ним достаточно долгими бессонными ночами.
От восхода до заката и снова до восхода…
Он хотел просто быть, здесь и сейчас. Просто идти, размеренно переставляя ноги. Воспринимая существование сына как непреложный факт, не вызывающий ни эмоций, ни нервного напряжения. Как оно и есть для большинства родителей.
И это удавалось ему на протяжении почти двух часов. На Файндли-роуд, когда до цели оставалась какая-нибудь пара сотен метров, стало значительно легче. Легким, пружинящим шагом Пол приближался к вершине.
Лугард-роуд вывела его на последний круг. За поворотом показалось кафе, где они обычно пили чай с лимонным пирогом – ритуал, введенный в обиход Джастином. Охлажденный кондиционерами воздух неприятно покалывал, Пола будто втолкнули в морозильную камеру. Потребовалось несколько минут, прежде чем тело привыкло к новой температуре.
В зале было непривычно пусто. В одном углу уединилась парочка, в другом сидел парень в наушниках. Девушка звонила по мобильнику, пожилой мужчина читал «Саут чайна морнинг пост». За их с Джастином столиком у окна сидела женщина, склонившись над картой города. Пол взял чай, кусок пирога и присел рядом, на место, с которым у него было связано так много воспоминаний. Вид на город отсюда открывался фантастический. Именно в том смысле, что Молох внизу казался Полу порождением его собственной фантазии. Высотные дома походили на серые каменные блоки с ровными, как пчелиные соты, рядами окон. В гавани шныряли юркие, как муравьи, суденышки. Трудно было поверить в реальность картины, открывшейся за непроницаемым для звуков толстым оконным стеклом. Автомобили, корабли, вертолеты и самолеты двигались, как в немом фильме.
Пол вспомнил, как прибыл сюда тридцать лет назад. Тогда он не сомневался, что эта английская колония – лишь перевалочный пункт на его пути в Китайскую Народную Республику. Год-два – он не имел намерения задерживаться здесь дольше. Пекин был его конечной целью. Требовалось лишь переждать, пока стабилизируется неблагоприятная после культурной революции политическая обстановка. Но так получилось, что Пол застрял в Гонконге надолго. Отчасти потому, что беспорядки в Китае не стихали. Но главное – он успел сродниться с Гонконгом, обрести в нем родину, даже не вторую, а единственную. Этот город был выстроен руками скитальцев для таких же скитальцев, как он. Отсюда – его нервный ритм, вечное беспокойство, в котором живут все гонимые. Но не от него бежал Пол, когда решил переселиться на остров. Оно, напротив, было отражением его собственной бесприютности и из одиночки делало его частью некоего целого – многоликого, мятущегося тем не менее. Непривычное чувство. Ничего подобного Полу не приходилось испытывать раньше.