Страница 4 из 21
Нельзя исключить, что причиной развода и последующего одиночества Николая Ивановича стала импотенция. Это печальное обстоятельство могло только усилить притягательность Кузнецова как объекта вербовки для компетентных советских органов. Вот здорово! Агент, красавец-мужчина, будет очаровывать нужных женщин, флиртовать с ними, добывая нужную информацию. А вот установить с ней более длительную связь и из-за этого, кто знает, забыть о долге или, что еще хуже, стать жертвой красавицы, подложенной неприятельской разведкой, не сможет никогда. Вспомним, что многие чекисты-нелегалы становились предателями именно под влиянием любовниц. Взять хотя бы знаменитого Георгия Агабекова, издавшего в 30-е годы в Берлине нашумевшие книги «ГПУ. Записки чекиста» и «ЧК за работой». Любовь к дочери британского чиновника заставила резидента ОГПУ в Стамбуле порвать с Советами. И по той же самой причине убийца лидеров украинских националистов Льва Ребета и Степана Бандеры Богдан Сташинский предпочел сбежать в Западную Германию с любовницей-немкой перед самым возведением Берлинской стены.
Или, быть может, на разводе настояло ОГПУ, рассчитывавшее использовать Кузнецова как холостого героя-любовника? Но ведь развод был за полтора года до того, как Николай Иванович превратился в «Кулика». Впрочем, вполне возможно, что в действительности никаких проблем в общении с прекрасным полом у легендарного разведчика не возникало, а о его любовницах мы ничего не знаем как из соображений секретности, так и потому, что в советское время герой-разведчик с точки зрения пропагандистского мифа никак не мог позволить себе иметь внебрачные связи.
В 1935 году Кузнецов поступил работать в бюро технического контроля конструкторского отдела Уралмаша. Здесь, в Свердловске, он встретился с трудившимися на заводе немецкими инженерами. Несомненно, Николай Иванович действовал уже по заданию НКВД, прощупывая настроения иностранных специалистов. Параллельно он еще больше усовершенствовался в немецком, освоив диалекты различных германских земель. В своей однокомнатной квартире он сразу же поставил патефон с немецкими песнями, учил их наизусть. Возможно, уже тогда готовился к разведывательной работе в Рейхе.
Еще в школе Кузнецов занимался в драмкружке, его игра запомнилась многим одноклассникам. Театром увлекался в Кудымкаре и Свердловске, не пропускал ни одной премьеры. Таким образом, он брал уроки у мастеров сцены, чтобы не сплоховать, когда придется сыграть свою главную роль в жизни. Будущий разведчик не знал тогда, что обессмертит себя образом обер-лейтенанта Пауля Зиберта. Параллельно Николай Иванович занимался альпинизмом. Тоже могло пригодиться в профессии разведчика, например при переходе границы. Хотя Николай Иванович не предполагал тогда, что смерть настигнет его в Карпатских горах.
В январе 36-го Кузнецов увольняется с Уралмаша. Отныне единственная его профессия – разведчик, вернее, пока что – контрразведчик, наблюдающий за деятельностью иностранных специалистов и вступающих с ними в контакт советских граждан. А псевдоним поменяли еще в 1934 году – в связи с переездом в Свердловск «Кулик» стал «Ученым». Но вскоре после ухода с Уралмаша ему пришлось еще раз побывать в тюремной камере. В 37-м году, когда началась «ежовщина», Кузнецова арестовали и несколько месяцев продержали в застенке Свердловского НКВД. Трудно сказать, собирались ли навесить на него «контрреволюционную» 58-ю статью в рамках начавшейся смены людей Ягоды людьми Ежова или использовали молодого агента, слишком мелкую сошку для репрессий, в качестве «наседки», помещая в камеры с «врагами народа», чтобы узнать, что арестованные говорят между собой.
После выхода из тюрьмы Кузнецов был направлен в Сыктывкар в распоряжение нового наркома внутренних дел Коми АССР Михаила Ивановича Журавлёва. Заодно получил и новый псевдоним – «Колонист». Николай Иванович, как специалист, помог Журавлёву выполнить приказ Москвы об упорядочении лесозаготовок на Северном Урале и заслужил от него благодарность. И Михаил Иванович помог Кузнецову перебраться в Москву.
Об обстоятельствах этого перевода несколько десятилетий спустя журналисту Теодору Кирилловичу Гладкову рассказывал бывший генерал-лейтенант госбезопасности Леонид Федорович Райхман, в 1938 году – начальник отделения в отделе контрразведки Главного управления Госбезопасности НКВД СССР: «Журавлёв мне часто звонил, советовался по некоторым вопросам, поэтому я не удивился его очередному звонку, кажется, в середине 1938 года:
– Леонид Федорович, – сказал Журавлёв после обычных приветствий, – тут у меня есть на примете один человек, еще молодой, наш негласный сотрудник. Очень одаренная личность. Я убежден, что его надо использовать в Центре, у нас ему просто нечего делать.
– Кто он? – спросил я.
– Специалист по лесному делу. Честный, умный, волевой, энергичный, инициативный. И с поразительными лингвистическими способностями. Прекрасно владеет немецким, знает эсперанто и польский. За несколько месяцев изучил коми-пермяцкий язык настолько, что его в Кудымкаре за своего принимали…
Предложение меня заинтересовало. Я понимал, что без серьезных оснований Журавлёв никого рекомендовать не станет. А у нас в последние годы погибло множество опытных, не липовых, а настоящих контрразведчиков и разведчиков. Некоторые линии и объекты были попросту оголены или обслуживались случайными людьми.
– Посылай, – сказал я Михаилу Ивановичу. – Пусть позвонит мне домой.
Прошло несколько дней, и в моей квартире на улице Горького раздался телефонный звонок: Кузнецов. Надо же было так случиться, что в это самое время у меня в гостях был старый товарищ и коллега, только что вернувшийся из продолжительной командировки в Германию, где работал с нелегальных позиций. Я выразительно посмотрел на него, а в трубку сказал:
– Товарищ Кузнецов, сейчас с вами будут говорить по-немецки.
Мой друг побеседовал с Кузнецовым несколько минут на общие темы, потом вернул мне трубку и, прикрыв микрофон ладонью, сказал удивленно:
– Говорит как исконный берлинец.
Позднее я узнал, что Кузнецов свободно владел пятью или шестью диалектами немецкого языка, кроме того, умел говорить в случае надобности по-русски с немецким акцентом.»
Райхман оставил нам и подробный портрет Кузнецова, увиденный глазами профессионального контрразведчика: «…Он пришел ко мне домой. Когда он только вступил на порог, я прямо-таки ахнул: ариец! Чистокровный ариец. Росту выше среднего, стройный, худощавый, но крепкий, блондин, нос прямой, глаза серо-голубые. Настоящий немец, но без этаких примет аристократического вырождения. И прекрасная выправка, словно у кадрового военного, и это – уральский лесовик!».
Леонид Федорович сразу понял, что сама судьба послала ему нежданный подарок: «Нам остро нужны были люди, способные активно противостоять немецкой агентуре в нашей стране, прежде всего в Москве. Мы затребовали из Свердловска личное дело „Колониста“, внимательно изучили его работу на Урале. Кузнецов оказался разведчиком прирожденным (правда то, чем Николай Иванович занимался на Урале и первое время после переезда в Москву, называют обычно словом гораздо менее благозвучным – стукач. – Б. С.), что говорится, от бога. Как человек он мне тоже понравился. Я любил с ним разговаривать не только о делах, но и просто так, на отвлеченные темы. Помнится, я сказал ему: обрастайте связями.
И он стал заводить знакомства в среде людей, представляющих заведомый оперативный интерес для немецкой разведки».
Иными словами, Кузнецов входил в доверие к людям, преимущественно из числа интеллигенции, которых НКВД в чем-либо подозревало, и «освещал» их деятельность. многим это «освещение» реально могло стоить свободы, а то и жизни. Причем часто вся вина кузнецовских собеседников заключалась в неосторожных разговорах «на отвлеченные темы» с «чистокровным арийцем». Но Кузнецова готовили и для куда более серьезных дел.
Райхман утверждал: «Идеальным вариантом, конечно, было бы направить его (Кузнецова. – Б. С.) на учебу в нашу школу (будущих разведчиков-нелегалов. – Б. С.), по окончании которой он был бы аттестован по меньшей мере сержантом госбезопасности (офицерский чин, соответствовавший армейскому лейтенанту. – Б. С.), зачислен в какое-нибудь подразделение в центральном аппарате и начал службу. Но мешали два обстоятельства. Во-первых, учеба в нашей школе, как и в обычном военном училище, занимала продолжительное время, а нам нужен был работник, который приступил бы к работе немедленно (из-за нараставшей угрозы возникновения войны в Европе. – Б. С.)… Второе обстоятельство – несколько щепетильного свойства. Зачислению в нашу школу или на курсы предшествовала длительная процедура изучения кандидата не только с деловых и моральных позиций, но и с точки зрения его анкетной чистоты. Тут наши отделы кадров были беспощадны, а у Кузнецова в прошлом – сомнительное социальное происхождение, по некоторым сведениям отец то ли кулак, то ли белогвардеец, исключение из комсомола, судимость, наконец. Да с такой анкетой его не то что в школу бы не зачислили, глядишь, потребовали бы в третий раз арестовать…».