Страница 48 из 78
В дверях кто-то осторожно кашлянул, и разговор прекратился. У входа в кают-компанию стоял Баддингтон с кожаной сумкой через плечо.
— Можно к вам? — спросил он. — Мне нужно измерить температуру и влажность.
— Я всего только четыре месяца на «Возмездии», — заговорил Саймингтон, вставая с дивана в кают-компании, — а мне они показались годами. Уже во время нашей первой встречи Шэдде отнесся ко мне холодно и неприязненно. Когда первый помощник представил меня, у Шэдде был такой вид, как, наверно, у Гамлета, когда тот заметил призрак. С тех пор я почти никогда не видел его в хорошем настроении, и, должен признаться, это порядком мне надоело.
— Мерзавец он, вот что я вам доложу! — взорвался Килли. — Жду не дождусь, когда он уберется.
Каван, углубившийся было в чтение и не принимавший участия в разговоре, отложил книгу.
— Килли! — резко сказал он. — Сейчас же замолчите! Я запрещаю вам так отзываться о своем командире.
— Извините, сэр, — вызывающе ответил Килли. — Я только высказал собственное мнение.
— И все же замолчите. Он ваш командир, а вы лишь один из младших офицеров. Никогда не забывайте о принципах дисциплины и лояльности по отношению к своему командиру.
— Первый, — повернулся Саймингтон к Кавану, — а вы не находите, что Шэдде злоупотребляет этими принципами?
Дверь командирской каюты отодвинулась, и Шэдде предстал перед офицерами. Все вскочили, воцарилось неловкое молчание. Некоторое время Шэдде внимательно всматривался в каждого по очереди. Глаза у него покраснели от бессонницы, но он был тщательно выбрит и безукоризненно одет. Наконец его взгляд остановился на Саймингтоне.
— Чем я злоупотребляю, Саймингтон? — холодно осведомился он.
Саймингтон посмотрел ему в глаза и промолчал. Обстановка была накалена до предела.
— Давайте, давайте, Саймингтон! Обычно вы не лезете за словом в карман. Говорите же.
— Это был частный разговор, сэр, — запинаясь, ответил побледневший Саймингтон.
— Не такой уж частный, чтобы я не мог знать его содержание, тем более что речь шла обо мне.
— Я предпочитаю не повторять сказанного.
Вновь наступило молчание. Шэдде продолжал в упор смотреть на Саймингтона; пальцы его рук нервно сжимались и разжимались. Потом он медленно обвел глазами офицеров, и взгляд его остановился на Каване.
— И мой первый помощник тут! — иронически воскликнул он. — Мне следовало бы знать это.
Он круто повернулся и вышел.
Шэдде поднялся на мостик и приказал увеличить скорость до шестнадцати узлов. Спустя полчаса лодка вошла в Зунд и между Хельсингером и Хельсингборгом направилась на юг. По-прежнему ярко светило солнце, море было неподвижно, как зеркало, а бриз едва ощутим. Ни подходе к Ландскроне Саймингтон тоже поднялся на мостик. К его удивлению, Шэдде был разговорчив и любезен, словно ничего не произошло. Саймингтон снова, уже в который раз, подумал, что совершенно невозможно предсказать, как этот человек поведет себя в том или ином случае. Как бы то ни было, он хотел надеяться, что новый командир лодки окажется лучше, — хотя бы уже потому, что хуже быть не может.
Шэдде отправил радиограмму командующему подводными силами, а копию командиру лодки «Массив» в Гетеборг, сообщая, что «Возмездие» войдет в Копенгаген в четырнадцать ноль-ноль.
На бледном горизонте уже показался Копенгаген. Впереди и слева из моря поднимались форты Мидделгрундс и Флак, за ними возвышался лес башен, шпилей и крыш, поблескивавших под лучами солнца. Подходя к Мидделгрундсу, лодка обменялась позывными с лоцманским кораблем, а около двух часов ошвартовалась в Идерхавне. На катер прибыли датский офицер — дежурный по рейду, английский военно-морской атташе, представитель мэра города, два портовых чиновника и датский моряк-почтальон, доставивший почту для экипажа лодки.
В Лангелина цвела сирень, и маленькая русалка Ганса Андерсена все так же сидела на камне, задумчиво глядя в воду.
Официальный визит в Копенгаген начался, но из-за задержки в Стокгольме он должен был продлиться только два дня, а не пять, как намечалось раньше.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
В почте, доставленной на «Возмездие», оказались и сюрпризы, и разочарования, и исполнение желаний. Не оказалось только письма от Элизабет, которого с таким нетерпением ожидал Шэдде. Охватившее его глубокое разочарование вскоре сменилось, однако, надеждой: ему показалось, что отсутствие письма может означать лишь одно — Элизабет еще ничего окончательно не решила. Мысль об этом вселила в него оптимизм. Может, его письмо из Осло заставило ее заново все обдумать и, возможно, перерешить?
Но одно письмо на имя Шэдде все же оказалось в почте — правда, его-то он и не ждал. Командующий подводными силами писал ему:
«Дорогой Шэдде!
Вы, конечно, уже получили уведомление адмиралтейства о том, что назначаетесь ко мне в штаб. В настоящее время возникла настоятельная необходимость в Вашем постоянном пребывании в Портсмуте, где Ваши глубокие познания а области атомных подводных лодок-ракетоносцев окажутся исключительно ценными. Я намеревался перевести Вас на береговую службу несколько позже, в сентябре, однако последние события заставили меня ускорить это.
Стрэйкер в течение месяца плавал на „Детерренте“, где он сменил Питера Бэкера, и сможет принять от Вас „Возмездие“ в течение сорока восьми часов после Вашего возвращения в Портсмут.
В ожидании Вашего скорого прибытия в мой штаб, где Вы принесете исключительную пользу, остаюсь искренне Ваш
Для Баддингтона в почте оказался большой пакет с печатью отдела кораблестроения адмиралтейства и с ярлыком, уведомлявшим, что в пакете находятся «планы». В действительности же это было письмо из морского разведывательного управления с материалами, которые Баддингтон просил выслать в своей шифровке, отправленной после выхода лодки из Стокгольма. Среди присланных материалов была, в частности, справка о том, как проводили свои отпуска на берегу некоторые члены экипажа, и кое-какая информация лично о них.
Кайль получил письмо от матери. Изложив на целой странице всякие мелочи о родных и знакомых, она сообщала далее, что потратила часть своих сбережений на покупку новой шляпы и кое-каких «тряпок» для поездки с сыном в Лондон. Если до письма матери Эрни Кайль чувствовал себя подавленным, то теперь он буквально выходил из себя от ярости при мысли, что рушатся его планы. Во всем мире существовал только один человек, который для него что-то значил, — его мать.
Главстаршине Шепарду вручили письмо от Доры и Уин. Уин была его невесткой, женой сводного брата жены Артура Хиндла, а Дора — женой.
Семьи Шепардов и Хиндлов жили по соседству во Фрэттоне и постоянно общались между собой. Однако Дора Шепард не только не доверяла Уин Хиндл, но и вообще терпеть ее не могла. Слишком уж заносчива и самоуверенна была невесточка! Вечно кичилась своей осведомленностью о том, что происходит на белом свете, и поучала, как надо лечить этот белый свет, чванилась своей религиозностью и попрекала Дору тем, что та редко ходит в церковь. Но Уин не имела детей, а у Доры было двое, да к тому же маленьких, так что бросать их и бегать по церквам она никак не могла.
Дора считала, что Уин так много думает о себе еще и потому, что образованна и работает учительницей в местной муниципальной школе. Она держала под каблуком своего муженька — кладовщика маленького оптового склада в Портсмуте. И все же больше всего Дора не любила Уин за ее дружбу с Томом Шепардом — дружбу, как она считала, возникшую на общности религиозных убеждений. Том тоже регулярно посещал церковь. Дора всегда переживала, когда Уин с мужем и Томом отправлялись в церковь, а она оставалась дома нянчить детишек. По правде сказать, она ревновала Тома к Уин, и не только ревновала, но и побаивалась за будущее семьи. За двенадцать лет совместной жизни с Томом она хорошо его изучила, знала, что человек он неплохой, но непрактичный, легко поддающийся постороннему влиянию. А вот Уин — ничего не скажешь — бог наградил твердым, властным характером, и Дора видела, что под ее воздействием Том все больше становится настоящим религиозным фанатиком, все больше меняется, и далеко не к лучшему. Он уже не проявлял интереса ни к ней, его жене, ни к детям. Дора прекрасно понимала. что Уин не только моложе ее, но и гораздо интереснее как женщина, тем более что из-за бездетности ей удалось сохранить хорошую фигуру, чего не скажешь о Доре.