Страница 1 из 4
Макарий Огибенин
День в раскольническом скиту (из моих путевых воспоминаний)
Об авторе
Макарий Мартинович Огибенин, 1937 г.
Макарий Мартинович Огибенин родился в 1870 г. в Висимо-Шайтанском заводе в семье рабочего. Образование получил домашнее.
В 1890-х годах проживал у родственников-старообрядцев в Томской тайге. Свои наблюдения о быте старообрядцев описал в книге «День в раскольническом скиту», изданной в Санкт-Петербурге в 1902 г.
С 1901 г. – член епархиального Миссионерского комитета. В том же году назначен псаломщиком в Николаевскую единоверческую церковь посёлка Верх-Нейвинский. Сочетался браком с Ольгой Ксенофонтовной Багарядцевой (1882 – 1944 гг.).
Преосвященным Никанором, епископом Екатеринбургским и Ирбитским, 7 сентября 1903 г. рукоположен в сан диакона и направлен в православный приход Верх-Нейвинского завода. В честь святой Пасхи в 1905 г. удостоен грамоты архипастырского благословения.
7 апреля 1905 г. переведён в Богоявленский кафедральный собор Екатеринбурга. В тот же год 27 июня переведён в Христорождественский собор г. Кыштыма. Позднее служил в Курганском Рождества-Богородицком соборе.
С 1911 по 1919 гг. служил в Тюменском Знаменском соборе. В Тюмени рукоположен в сан священника.
В начале 1920-х годов служил в селе Антипино Алтайского края. В 1922 г. – священник Троицкой единоверческой церкви в селе Теплодубровском Тюменской губернии. В 20-х – начале 30-х годов служил в Казахстане. С 1931 года – священник Николаевской православной церкви Верх-Нейвинска.
Скончался 8 июля 1937 г. от инсульта. Похоронен на православном (дальнем) кладбище в Верх-Нейвинске. Место погребения утеряно.
День в раскольническом скиту
Титульный лист оригинального издания, 1902 г.
Страница из оригинального издания, 1902 г.
ʷ
I
В 1886 году служил я приказчиком у одного богатого мясоторговца. В числе подведомых мне рабочих-скотогонов был один крестьянин, раскольник беспоповщинского толка (часовенный) Терентий Конев, уроженец одного из заводов Верхотурского уезда. Это был человек совершенно не грамотный, но до фанатизма пропитанный старообрядческими взглядами, – горячий сторонник всего того, что старообрядцы называют «древними обрядами». Высокого роста, сутуловатый, с чёрными, как смоль, волосами, которые он стриг в кружок и на макушке выстригал. Товарищи скотогоны иногда от нечего делать, сидя где-нибудь в степи у костра, спрашивали Терентия: «Для чего ты, Тереха, свою голову так выстриг? Ровно поляну среди леса». Терентий обведёт своим грустным взглядом всех присутствующих, как-то особенно грустно улыбнётся и скажет:
– Где же вам, братцы, понять всего! Ведь вы люди неграмотные, а наши «старички» от Писания говорят, что этот наш обычай самый что ни на есть настоящий, христианский. Все, кто не подпал под власть антихриста, должны носить волосы так, как я ношу, чтобы отличить слугу Божьего от слуги антихристова.
– Полно врать, Терентий! Где же об этом писано, – спросил я его, – что во дни антихриста можно будет отличить верующих от неверующих по тому, как они острижены?
– Да где же мне ответить, коли я человек неграмотный! Божье-то Писанье – глубина во какая!
И при этом он многозначительно ткнул пальцем вверх и затем вниз, как бы показывая, насколько для него обширно Писание.
– Сами знаете, что и ваши попы читают в церкви Евангелие вот по эстольку, – сказал Терентий, указывая на свой мизинец. – А вот поговорили бы вы, Михайло Максимыч, с нашими старцами, тогда и вы уразумели бы истинную христианскую веру. Они ведь свой век живут в пустыне, молятся денно и нощно да всё читают старинные книги. А как живут-то! Настоящие, тоись, райские «анделы».
Однажды в октябре, возвращаясь, мы гнали уже скот в пределах Пермской губернии и в один холодный пасмурный день остановились кормить его на покосе какого-то крестьянина. Было ещё не поздно. Терентий подошел ко мне и, чтобы не услышали рабочие, тихонько заговорил:
– Михайло Максимыч! Не желаете ли съездить к нашим отцам в пустыню? Они вот тут недалече живут, верстах в пятнадцати отселева. Дорогу я знаю хорошо и проведу вас прямёхонько! Вот видите эту тропинку (она едва была заметна на скошенном покосе и уходила налево в лес) – по ней и поедем. Дорога хорошая!
Предложение Терентия, по правде сказать, было для меня очень заманчиво, мне представлялась возможность посетить раскольнический скит и ночевать в тёплом помещении. Недолго думая, я согласился. Терентий живо оседлал лошадей, и через пять минут я и Терентий были уже на лошадях. Подъезжая к скиту, мы услышали ржание лошадей и стук топора, Терентий, сняв шляпу (строгие староверы не носят фуражек, называя их антихристовой шапкой с железным носом, то есть козырьком. – Авт.), истово перекрестился и промолвил:
– Вот и подъезжаем, слава Богу!
Не желая оскорбить религиозных чувств своего спутника, и я сделал то же самое. Минуты через две мы подъехали к речонке, через которую был построен плохонький мостик. Поднявшись на противоположный берег, мы увидели построенный среди леса, на равнине, скит. Он состоял из так называемых «отходных» маленьких келий в два и три окна, кельи были расположены без всякой симметрии. Ближе к речке была построена конюшня, где помещались скитские лошади, а рядом с ней забранный жердями сеновал. Здесь мы слезли с лошадей и привязали их у ворот сеновала. Среди келий выделялось своими размерами главное здание – молитвенный дом. Он был построен из сухоподстойного леса, с неопиленными уголками, так что сразу было видно, что постройка его производилась на скорую руку и, как надо полагать, в зимнее время, потому что вместо моха из пазов торчало сено. Примыкавшие к молитвенному дому с западной стороны сени были довольно обширны, но низки и сплошь заставлены ларями и разными кухонными принадлежностями.
Когда мы подошли к двери молитвенного дома, Терентий предварительно кашлянул в кулак и громко, нараспев, начал произносить:
– Господи, Исусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас! (это условный знак, общепринятый во всех старообрядческих скитах, без которого неприлично и даже грешно, по их мнению, входить постороннему лицу в келью. – Авт.). Сквозь запертые двери слышно было пение: «И на людях Твоих благословение Твое». «Отцы» были, по-видимому, очень заняты пением, и из-за чего не слышали воззвания моего бедного Терентия, почему он постепенно и стал повышать свой голос, повторяя молитву Иисусову. Это мне начинало надоедать, и я предложил ему зайти в келью без молитвы.
– Что вы, Михайло Максимыч! Да как это можно! – замахал руками Терентий и посмотрел на меня с таким страхом в глазах, с каким смотрят на людей, которые сознательно решаются совершить какое-либо преступление.
Пение, наконец, прекратилось, и вопли моего бедного чичероне не остались «гласом вопиющего в пустыне». Нам отворил дверь старичок-монах, сказав:
– Аминь святой молитве!
– Бог спасет на аминь! – серьёзным тоном ответил Терентий, как будто в этом именно «амине» заключалось если не всё, то, по крайней мере, половина спасения.
– Милости просим, гости дорогие! – сказал отворивший нам монах.
Когда мы вошли в келью, Терентий шепнул мне:
– Пожалуйста, вместе не молитесь, старичков не огорчайте. А сам очень истово начал молиться, низко кланяясь в пояс.
В это время я стал рассматривать внутренность молельни. Во всю переднюю стену были полки в четыре ряда с множеством икон и с обильным освещением лампад и восковых свечей. Перед самым иконостасом была прибита широкая, покрытая какой-то голубой материей, полка, заменявшая аналой, на которой лежали раскрытые книги. В пении участвовало несколько монахов, послушников и мальчиков, – пели по крюкам и в унисон. Пение, как мне показалось, было гнусливое, грубое и неприятное, читали протяжно, но внятно. Поклоны клали все в один раз. Тот же монах, который нам отворил дверь, пошёл доложить о нас отцу игумену Паисию, не замедлившему явиться к нам.