Страница 69 из 106
Гениальный натуралист впервые в истории естествознания экспериментально установил, что высшая нервная, или психическая, деятельность животных зависит от условий их жизни, от внешней среды, имеет «опытное происхождение», представляет собой в основном совокупность многочисленных, разнородных, разнокачественных условных рефлексов в их сложной динамике и многообразном взаимодействии, выработанных в течение индивидуальной жизни и интегрированных в упорядоченные динамические системы различной структуры и сложности в зависимости от текущих условий жизни. Об этом говорят результаты его долголетних исследований высшей нервной деятельности собак, человекообразных обезьян и клинических наблюдений над нервно- и душевнобольными людьми.
Опираясь на эти результаты, он непрерывно вел ожесточенную борьбу с приверженцами идеализма в физиологии и психологии, настаивавшими на существовании таких форм нервной или психической деятельности, которые будто бы недетерминированны, спонтанны, существуют изначально и не являются отражательными по своему происхождению и природе. Павлов высмеивал, называл дребеденью эти и подобные им лженаучные, идеалистические утверждения, а также распространенное среди определенных кругов психологов убеждение, будто невозможно детерминировать психическую деятельность. Павлов не сомневался в том, что если детерминированность некоторых форм психической деятельности, например произвольных движений, в то время еще не казалась очевидной и аргументированной, то это значит, что «мы просто не можем подсчитать всех тех влияний, которые определяют эти движения, но нет никакого сомнения в том, что в принципе они все детерминированы» [11 «Павловские среды». М.—Л., Изд-во АН СССР, 1949, т. II, стр. 537.]. Следует в этой связи отметить, что Павлов видел огромную силу и безграничные возможности созданного им объективного метода исследования психической деятельности прежде всего в том, что этот метод позволяет детерминировать изучаемые явления и разоблачать антинаучность метода «беспричинного мышления» идеалистической психологии. Он со всей силой критиковал Лешли, Гатри, Келера, Спирмана, Шеррингтона и других зарубежных ученых за отрицание связи между психической деятельностью и материальной структурой мозга, за отрицание принципа причинности в высшей нервной деятельности и вообще за идеалистическое понимание психической деятельности и «замаскированное утверждение о своеобразности психических явлений, под которым чувствуется, несмотря на все научно приличные оговорки, все тот же дуализм с анимизмом» [12 И. П. Павлов. Полн. собр. трудов, т. III, стр. 437.].
Отрицательное отношение Шеррингтона и других зарубежных ученых-идеалистов к павловскому учению об условных рефлексах сам Павлов объяснял тем, что его учение материалистично, направлено против дуалистического представления. Шеррингтон же прямо заявлял, что «человек есть комплекс двух субстанций: высшего духа и грешного тела [...] как это ни странно для физиолога теперешнего времени» [13 «Павловские среды», т. III, стр. 252—253.]. «Заядлым анимистом» считал Павлов и Келера, который «никак не может примириться, что эту «душу» можно взять в руки, взять в лабораторию, на собаках разъяснять законы ее деятельности. Он этого не хочет допустить...» [14 «Павловские среды», т. II, стр. 430.].
Великий натуралист считал таких ученых своими идейными врагами и с гордостью заявлял о том, что с ними он воюет. «Я против некоторых психологов опять имею сердце. Я их отрицал, потом немного примирился, но теперь опять факты восстанавливают меня против них. У них, по-видимому, имеется желание, чтобы их предмет оставался неразъясненным: вот какая странность! Их привлекает таинственность. От того, что можно объяснить со стороны физиологии, они отворачиваются [...] В этом вредном, я бы сказал отвратительном, стремлении уйти от истины психологи типа Иеркса или Келера пользуются такими пустыми представлениями, как, например, обезьяна отошла «подумала на свободе» по- человечески и «решила это дело». Конечно, это дребедень, ребяческий выход, недостойный выход...» [15 Там же, стр. 386, 388.]. Противопоставляя дуализму и анимизму этих учений свой материалистический монизм, Павлов говорил: «Незаконный успех этой психологии среди современных психологов можно понять так, что среди них все еще дает себя знать дуализм в виде анимизма, то есть понятия о своеобразной субстанции, противопоставляющейся остальной природе и обязывающей исследующую мысль держаться в отношении ее иначе, чем в отношении материальных явлений» [16 «Павловские среды», т. III, стр. 44.].
Лишь в свете такого враждебного отношения материалиста Павлова к идеализму со всеми его разновидностями и можно правильно понять его истинное отношение к психологии, вызвавшее немало кривотолков. В действительности его отношение к психологии как науке объяснялось непримиримостью воинствующего материалиста к идеализму, свившему себе гнездо в психологии. Он обрушивался на психологию своего времени за ее антинаучную, идеалистическую сущность, за ее индетерминизм, за беспространственное мышление, за отрыв психики от материи. Именно из-за этих качеств он и называл ее фантастической и бесплодной. Не случайно он постоянно противопоставлял психологию и естествознание. В течение многих лет психология была для него как бы символом идеализма, а естествознание — символом материализма.
Павлов признавал возможным познание всех тайн природы. Он был оптимистом и глубоко верил во всемогущество человеческого ума, в его торжество над природой. В его ранних и поздних произведениях есть много прекрасных мыслей, направленных против агностицизма, релятивизма и других разновидностей идеалистического мировоззрения. Он писал: «Сложное берется наукой только по частям и обрывкам, и оно захватывается ею постепенно все более и более. Следовательно, будем надеяться и терпеливо ждать, когда точное и полное знание нашего высшего органа — головного мозга — сделается нашим подлинным достоянием, а с этим и главною основою прочного человеческого счастья» [17 И. П. Павлов. Поли, собр. трудов, т. IV, стр. 326,].
Павлов безгранично верил, «что на пути, на который вступила строгая физиология мозга животных, науку Ждут такие же поражающие открытия и. с ними такая же чрезвычайная власть над высшей нервной системой, которые не уступят другим приобретениям естествознания» [18 И. П. Павлов. Полн. собр. трудов, т. III, стр. 228.]. Обосновывая правомерность естественнонаучного изучения психической деятельности животных и человека, Павлов говорил: «Здесь и сейчас я только отстаиваю и утверждаю абсолютные, непререкаемые права естественнонаучной мысли всюду и до тех пор, где и покуда она может проявлять свою мощь. А кто знает, где кончается эта возможность» [19 Там же, стр. 104.]. Особенно сильна была вера Павлова в силу эксперимента, как наиболее эффективного и достоверного орудия познания тайн природы, придающего научной работе действенный характер. Он считал, что в научно-исследовательской работе естествоиспытателя «наблюдение собирает то, что ему предлагает природа, опыт же берет у природы то, что он хочет» [20 Там же, т. II, стр. 357.]. Он был строго объективным исследователем сложных явлений природы, придававшим фактам решающее значение при проверке своих теоретических положений; действительность, практику он считал критерием истины. Среди многочисленных упреков Павлова по адресу психологов и психологии имеется упрек и в том, что психолог «еще не совсем отрешился от пристрастия к философскому приему дедукции, от чисто логической работы, не проверяющей каждый шаг мысли согласием с действительностью. Физиолог действует совершенно обратно» [21 Там же, т. III, стр. 428.]. Однако когда он говорил, что «факты — это воздух ученого», без них теории—«пустые потуги» [22 Там же, т. I, стр. 27.], это не было проявлением эмпиризма, как полагали некоторые. В этих словах ярко выразилась его мысль о том, что критерием истинности той или иной научной теории является ее согласие с объективной, реальной действительностью. Он смотрел на факты как на мощную броню, защищающую его материалистическое учение от проникновения идеализма.