Страница 39 из 106
На путь углубленного изучения закономерностей деятельности мозга посредством экспериментального и строго объективного изучения поведения высших животных стал также и Павлов. Как показала история, он глубже всех своих современников понимал причины и суть застоя в изучении функций мозга на том этапе тысячелетней истории познания его тайн, правильнее их анализировал, лучше видел пути и средства успешного преодоления этого кризиса, точнее определил целевые задачи момента, острее чувствовал веление времени в этом вопросе, ярче и глубже олицетворял думы, чаяния и надежды эпохи. Павлов как бы синтезировал, сконвергировал линии исторического развития многих наук, изучающих мозг в различных аспектах, в его исследованиях как бы сошлись магистральные пути дальнейшего прогресса этих наук. Умудренный многолетним опытом экспериментального изучения физиологии сердечно-сосудистой и пищеварительной систем организма, в первую очередь нервной регуляции их функции, завоевавший репутацию неустрашимого научного борца, который, по меткой характеристике М. А. Минковского, «смело приступает к самым трудным проблемам, а затем уже от них не отступает, пока природа не ответит ему на заданные ей вопросы» [31 «Сборник, посвященный 75-летию академика И. П. Павлова».
М- Л., 1925, стр. 261.], он с присущей ему богатырской силой ума взялся за разрешение грандиозной задачи, оказавшейся непосильной всем его предшественникам и современникам. И, как известно, справился с ней блестяще.
Следует отметить, что сказанное выше относительно неутешительного состояния дел в изучении функций мозга на пороге XX в., на фоне которого засверкали достижения Павлова, не должно дать повода к недооценке значения экспериментальных и теоретических работ ближайших и даже отдаленных предшественников Павлова. Их исследования так или иначе явились исторической предпосылкой к возникновению исследований Павлова, служили фундаментом для его наступления на грозную крепость. Своим идейным предшественником в области физиологии головного мозга Павлов считал гениального Сеченова, глубокие мысли которого способствовали зарождению и быстрому развитию нового учения Павлова. Вспомним слова Павлова: «Главным толчком к моему решению, хотя и не сознаваемому тогда, было давнее, еще в юношеские годы испытанное влияние талантливой брошюры Ивана Михайловича Сеченова, отца русской физиологии, под заглавием «Рефлексы головного мозга»» [32 И. П. Павлов. Полн. собр. трудов, т. III, стр. 18.].
Весьма поучительна также история перехода Павлова от физиологии пищеварения к исследованию физиологии мозга. Непосредственным поводом к этому переходу послужило одно интересное явление в деятельности ряда пищеварительных желез, которое Павлов впервые наблюдал еще в начале 90-х годов XIX в. при исследовании физиологии желудочной секреции. Он и его сотрудники установили, что у собак желудочный сок выделялся не только при еде или при мнимом кормлении, но и при одном только виде пищи. В этот период сильнейшего увлечения физиологией пищеварения Павлов решил отложить детальное физиологическое исследование этого замечательного явления — «психического возбуждения» желудочных желез и, как это ни странно, даже удовлетворился ее объяснением с позиций субъективной, по существу идеалистической психологии: собака хочет есть или думает о еде и поэтому выделяет желудочный сок. Нельзя сказать, что принципиальные установки Павлова в трактовке психической секреции желудочного сока существенно изменились от его замечаний, что здесь «раздражителем железистых нервов желудка является психический момент, приобретший физиологический характер», что «смотря на все явления только с чисто физиологической стороны, можно сказать, что это сложный рефлекс», и т. п. Иван Петрович тогда считал, что пища «должна быть доставлена в организм не только при помощи мышечной силы, но и высших отправлений организма — смысла, воли желания животного» [33 И. П. Павлов. Полн. собр. трудов, т. II, стр. 83.]. Парадоксально, но в те времена Павлов противопоставлял свою, по существу психологическую точку зрения на это явление физиологической точке зрения других: «Необходимо только найти причину этого явления: мы предполагаем, что причину этого нужно искать в психическом возбуждении, другие же ищут ее в рефлексе со стороны полости рта» [34 Там же, стр. 592—593.].
Вторично Павлов встретился с тем же явлением через несколько лет, на этот раз уже при исследовании физиологии слюнных желез. У собак слюна выделялась при виде пробирки, из которой им вливали в рот разбавленный раствор кислоты. Вначале Павлов отнесся к этому факту так же, как к «психической секреции» желудочного сока: окрестил его психологическим термином и дал субъективно-психологическое толкование. Но любопытное явление «психического возбуждения» слюнных желез настолько часто стало давать о себе знать в повседневных исследованиях Павлова и его сотрудников, что становилось уже серьезной помехой их работе. Павлов уже не мог откладывать исследований этих явлений. Более того, он оказался не в силах заглушить в себе нараставшие сомнения в правильности трактовки этого явления с позиций субъективной психологии.
Внимание и центр тяжести его исследовательской работы незаметно переносились в новую область биологических явлений. Его все более и более интересовало, как понять природу, механизм и происхождение психического возбуждения пищеварительных желез, как исследовать эти и им подобные явления изумительно тонкого и точного приспособления организма к быстро изменяющимся условиям существования?
Со временем Павлов убедился в бессмысленности и бесплодности своих попыток проникнуть во внутренний мир животных и, подобно зоопсихологам, гадать об их чувствах, желаниях, влечениях и переживаниях. Он убедился в тщетности своих попыток пролить свет на их субъективный мир через призму субъективного же мира человека и понять сущность изучаемых интересных явлений посредством антропоморфических сопоставлений и сравнений. Ведь психическое возбуждение слюнных желез («слюнки текут»), равно как и «психическое возбуждение желудочных желез, описанное Блондло в начале XIX в. по материалам своих экспериментов на собаках с желудочной фистулой, так и пе были по-настоящему объяснены с позиций психологии и не стали орудием познания более сложных психических процессов, средством раскрытия и изучения закономерностей работы мозга.
Но какой же избрать путь? «После настойчивого обдумывания предмета,— писал Павлов,— после нелегкой умственной работы я решил, наконец, перед так называемым психическим возбуждением остаться в роли чистого физиолога и экспериментатора, имеющего дело исключительно с внешними явлениями» [35 И. П. Павлов. Полн. собр. трудов, т. III, стр. 17.].
Дело не ограничилось спокойным отречением Павлова от психологии как науки. В нем появилось чувство непримиримой вражды к этой не оправдавшей себя «союзнице физиологии». Вне всякого сомнения, в этом отходе Павлова от психологии сказывалось и его мировоззрение. Будучи убежденным материалистом, он считал, что тогдашняя психология с основным своим исследовательским методом — интроспекцией — все еще насквозь проникнута идеализмом, не дозрела до уровня точной науки, не имела ясной теории и четкого исследовательского метода. Поэтому, с его точки зрения, материалисту-физиологу ошибочно, бесполезно и бессмысленно для решения сложных вопросов нервной деятельности прибегать к помощи такой «науки». Непростительной ошибкой ученых было то, считал он, что «естествознание в лице физиолога, изучающего высшие отделы центральной нервной системы, можно сказать, бессознательно, незаметно для себя подчинилось ходячей манере — думать о сложной деятельности животных по сравнению с собой, принимая для их действия те же внутренние причины, которые мы чувствуем и признаем в себе» [36 Там же, стр. 96.].
Более того, Павлов считал, что физиология головного мозга именно потому зашла в тупик, что «физиолог в данном пункте оставил твердую естественнонаучную позицию» и стал на «фантастическую и научно бесплодную позицию» субъективной психологии. Отсюда Павлов сделал логический вывод: «При таком положении дела здравый смысл требует, чтобы физиология вернулась и здесь на путь естествознания. Что же она должна делать в таком случае? При исследовании деятельности высшего отдела центральной нервной системы ей надлежит остаться верной тому же приему, каким она пользуется при изучении низшего отдела, т. е. точно сопоставлять изменения во внешнем мире с соответствующими им изменениями в животном организме и устанавливать законы этих отношений» [37 И. П. Павлов. Полн. собр. трудов, т. III, стр. 96—97.].