Страница 22 из 106
Для характеристики отношения Павлова к религии весьма важное значение имеет следующий эпизод. За несколько месяцев до своей смерти Иван Петрович в узком кругу сотрудников рассказал о том, что получил письменную просьбу от английской прогрессивной ассоциации (то ли естествоиспытателей, то ли журналистов) дать свое согласие на звание почетного члена организованного ими общества «рационалистов», которое, в числе других целей, ставит перед собой задачу вести борьбу против религии. Иван Петрович, по его словам, поблагодарил за оказанную ему честь и дал свое согласие стать почетным членом организованного ими общества, но при условии, что борьба с религией будет вестись обществом не насильственным путем, а путем распространения просвещения (содержание его ответа я привожу по памяти).
Как же согласовать эти высказывания Павлова со слухами о его хождении в церковь в первые годы после революции, об оказании им материальной помощи церковным организациям и с другими слухами, якобы свидетельствующими о религиозности ученого? Если даже допустить, что в одно время подобные факты действительно имели место, то, по моему глубокому убеждению, их причину следует искать не в религиозности Павлова. Более чем вероятно, что посредством таких своих действий ученый выражал своеобразный протест против перегибов в антирелигиозных мероприятиях отдельных наших организаций. Определенное значение при этом могли иметь также семейные привычки и традиции, силу которых Павлов подчеркивал довольно часто, равно как и его желание не задевать религиозных чувств своей супруги.
Мои воспоминания о Павлове-гражданине богаты волнующими эпизодами, в которых отчетливо проявились взгляды Павлова на многие вопросы социальной жизни.
Как-то зимой 1931/32 г. Иван Петрович разговаривал с группой сотрудников о справедливых и несправедливых социальных системах. «Традиции моих трудолюбивых предков и вся трудовая история моей жизни,— говорил Павлов,— сделали меня сторонником социализма, т. е. такого социального порядка, при котором общественные блага распределяются по трудовому признаку — кто больше трудится, тот по праву должен больше и получать. И справедливость требует, чтобы такие порядки были созданы повсюду в мире. Опыт организации таких порядков в нашей стране не дал пока убедительных для меня положительных результатов и кое-что мне не очень нравится. А вот в Англии другое дело, там эти порядки устанавливаются со значительно большим успехом. Нам следовало бы поучиться у них».
Я спросил Павлова: «Неужели Вы считаете, Иван Петрович, что в Англии чернорабочий, например, трудится настолько меньше горнопромышленника, что при распределении общественных благ получает в тысячу, десять тысяч раз меньшую долю, чем последний? Где же распределение этих благ по трудовому признаку?»
На это он ответил: «Не следует при подобных случаях упускать из виду способности и ум человека. Можно привести много примеров того, как неимущие люди благодаря своему уму, способностям, трудолюбию вполне законным и честным путем становятся богатыми».
Я возражал ему: «Допустим, что Вы правы, Иван Петрович, и какие-то капиталисты заработали свое богатство честным путем, благодаря уму, способностям и т. д. Но справедливо ли, что после смерти таких разбогатевших честных тружеников все принадлежащие им общественные блага переходят в руки их потомков или родственников, т. е. лиц, не имевших никаких заслуг в создании этих благ, и, к тому же, зачастую не отличающихся особыми способностями, умом и трудолюбием?»
По-видимому, он не ожидал такого вопроса. Несколько смутившись, он ответил: «Да, это, действительно, несправедливо».
Однажды весной 1932 г. Иван Петрович с возмущением рассказал о том, что он не смог разговаривать с молодым финном, жителем Колтуши, из-за того, что тот совсем не понимал русской речи. «Вот, господин коммунист,— раздраженно говорил он, обращаясь ко мне в конце своего рассказа,— до чего мы дожили. Взрослый гражданин России, живя под носом Ленинграда, не знает русского языка. Позор, позор, стыд!» Я согласился с ним и сказал, что в школах всех национальных республик и автономных областей нашей страны наряду с родным языком изучают и русский, что для народов Советского Союза русский язык — не только язык великого народа, но и язык Октябрьской революции. Иван Петрович выслушал меня очень внимательно. По ходу дальнейшей беседы стало ясно, что по существу он полностью одобряет национальную политику советского правительства — политику подлинного братства народов, истинного равноправия граждан Советского Союза: «Надо отдать дань уважения большевикам,— сказал Павлов,— они впервые в истории справедливо разрешили этот вековой, трудный и сложный вопрос». Далее он весьма положительно отзывался о проводимой в нашей стране культурной революции, о громадных успехах на фронте народного просвещения, о быстром подъеме культурного уровня самых широких слоев населения города и деревни, о всемерном поощрении развития науки и искусства. При этом Иван Петрович выразил свою радость и удовлетворение по поводу того, что его родной народ играет главенствующую роль в этих исторических преобразованиях по линии национальной политики, народного просвещения и развития культуры.
В начале 30-х годов Иван Петрович порой резко отзывался о продовольственных и других экономических затруднениях, вызванных непонятной ему мобилизацией всех сил и ресурсов для успешного выполнения плана индустриализации страны. Он по-прежнему довольно часто предавался острым и язвительным «отступлениям» по поводу тех или иных событий в тогдашней нашей жизни, основная суть которых все еще оставалась ему непонятной.
Зная Ивана Петровича, его прогрессивные взгляды на многие важные вопросы социальной жизни, его любовное отношение к труду и трудовому народу, восхищение мирной политикой и созидательной работой в области науки и культуры, горячую симпатию к проводимой в нашей стране политике равенства и братства народов, кристальную честность и чистоту, нельзя было сомневаться, что его критическое отношение к некоторым сторонам нашей новой жизни со временем ослабнет и исчезнет, по мере того как ослабнут и исчезнут временные затруднения страны.
Примечательно, что даже в период противоречивого отношения Ивана Петровича к некоторым сторонам советской действительности он всякий раз, возвратившись из-за границы, какое-то время почти не замечал или не затрагивал наших недостатков и с возмущением говорил об уродливых явлениях капиталистического мира. Так, осенью 1932 г. после поездки в Рим на XIV Международный конгресс физиологов Иван Петрович с негодованием рассказывал о мрачных временах в фашистской Италии, о Муссолини, «который нахально лез в президиум конгресса, хотя никто его не избирал, сидел там, задрав нос вверх, и глупым взглядом горделиво смотрел на председательствующего итальянского ученого (если память мне не изменяет, Павлов назвал фамилию Ботацци), рабски адресовавшего ему тошнотворные приветственные слова». Павлов говорил также о том, что отверг приглашение римского папы посетить его резиденцию.
Иван Петрович делился своими впечатлениями о фашистской Германии, в частности о Берлине, где он проездом задержался на один-два дня. Он говорил примерно следующее: «Нечего греха таить, я раньше не верил сообщениям наших русских газет об экономических трудностях, кризисе, безработице, нищете и о лишениях народа во многих европейских странах, в частности в Германии. Побывав в Берлине, сам я опять-таки не заметил никаких экономических затруднений и кризиса, никаких признаков нищеты и лишений. Наоборот, мне показалось, что там все в порядке: народ одет прилично, магазины переполнены товарами, правда, в них почему-то мало бывало покупателей. Только вечером, когда я прочитал местную газету, я убедился в том, что у них дела весьма плохи, что среди населения очень много нуждающихся. В газете этой на первой же странице было напечатано воззвание мэра города к имущей части населения с призывом оказать бездомным и голодающим, число которых признавалось очень большим, всемерную помощь деньгами, предоставлением свободного угла для жилья и даже моральным утешением».