Страница 40 из 71
Не потому ли, что без живой метафизики, позволяющей остро переживать величие жертвы, подвига, преодоления, восхождения, переживать это каждой клеточкой естества, тянуться к этому, мечтать о возможности к этому приобщиться, нет и всех обычных человеческих добродетелей. Точнее, они есть до тех пор, пока их можно проявлять без особого риска, в нормальных социальный условиях — не под всеобщее улюлюканье, а под несомненное одобрение окружающих. А как только приходит время глума, издевки, сомнения во всем несомненном, как только это время (ваше время и власть тумана) вызывает из небытия хозяйка Карнавала, беременная голубушка Смерть, обычные добродетели рушатся, как карточные домики. И всё, объемлемое туманом, поляризуется. На одном полюсе — носители живой метафизики. На другом — человеческий металл, превращенный в жалкую слизь — тревожную, алчную, закомплексованную, неуверенную ни в чем, не способную отличить добро от зла, правду от лжи, добродетель от порока. Первое, что теряет металл, превращаясь в слизь, — это представление о чести.
Честь — вот что особо необходимо для противодействия Туману. Но как ее сохранить, если она и в условиях неповрежденных норм представляется большинству чем-то зыбким и архаичным? Если нет для нее опоры в бытии человеческом? Той опоры, благодаря наличию которой честь только и может выступать осью человеческого бытия, главным регулятором поведения.
Такой опорой является воительное бытие человеческое. Пока каждый ощущает себя воином, призванным на войну нескончаемую и неотменяемую, честь является всеобщим, а не кастовым достоянием. Но такая война (поэт Александр Блок называл ее «Вечным боем») по определению может вестись лишь при наличии Врага, обладающего соответствующими параметрами. Обладает же ими или враг трансцендентный (религиозный человек обычно называет его «врагом рода человеческого»), или враг, атакующий в здешнем, реальном мире некие основания, разрушение которых и впрямь угрожает существованию рода человеческого, ставшего таковым в момент, когда человек противопоставил свой мир (для упрощения назовем его «миром культуры») миру дочеловеческому, природному, звериному.
Конечно, отношения человека с Природой не могут быть сведены только к вражде и войне. Ибо, уничтожив такого врага, как Природа, человек уничтожит и себя самого. Да и нет у человека реальной, неспекулятивной, возможности выдвижения (а уж тем более осуществления) такого амбициозного проекта, как абсолютное уничтожение Природы. Уничтожить себя человек может. Он может уничтожить всё живое. А также планету, на которой живет. Но ведь не природу как таковую! Конечно, в плане философско-религиозного умозрения человек может, посетовав на несовершенство и природного, и слабо выделенного из него социального Бытия, обсудить сворачивание всего несовершенного Бытия во имя утверждения в неких абсолютных и непререкаемых правах того, что является антитезой Бытию. («Небытия», «Ничто» и так далее.) Но даже при предельной накаленности таких сетований (имеющей место, конечно же, в крайнем, так называемом «ликвидационном» гностицизме), человек не заявляет о самом себе как о субъекте, осуществляющем ликвидацию всего Бытия и утверждение его фундаментальной Антитезы в качестве абсолютной, вездесущей, всепобеждающей нормы, на которую впредь никто и никогда посягать не будет.
Человек лишь апеллирует к трансцендентальному субъекту, олицетворяющему такую амбицию. И считает его Абсолютом, предвечной Тьмой или как-либо еще. Далее он выявляет то, что, существуя, наиболее созвучно этому Началу, то есть «Небытие в Бытии». Упрощенное и более наглядно сочное (то бишь «народное») представление о том же самом может быть получено, если Небытие уравнять со Смертью, а Бытие — с Жизнью. Тогда вместо «Небытия в Бытии» мы получим «Смерть в Жизни». То есть «Смерте-жизние». То есть ту самую Беременную Смерть, которая является подлинной Хозяйкой карнавально действа, восхваляемого консультантом К-17 Михаилом Бахтиным за выворачивание наизнанку всех норм и ценностей.
Впрочем, плебейские карнавальные «антимессы», творимые во славу беременной чем-то Смерти, призваны активизировать темную, смертную энергию тех слоев общества, которые «сами» активизаторы называют «хавающим пиплом». И никто из активирующих не будет посвящать «активируемых» даже в профанные игры с этой самой Беременной Смертью. Зачем грузить перестроечных лохов? А ну как испугаются, отшатнутся? Лохов накормят снятием осточертевших «табу», переходящим в отрицание любого верха и прославление любого низа! Их раскрепостят, запрограммируют на отключение от любых позитивных ценностей, любых высоких идеалов, любого смысла, в том числе и революционного.
Может быть, вожакам подобных перестроечных толп, этим актерам, исполняющим роли народных лидеров, режиссеры массового представления что-нибудь расскажут о «карнавале как активаторе протеста». Всё же остальное — внутренняя кухня, на которую вхожи только режиссеры, имеющие разную форму допуска. Тех режиссеров, которые не допущены в святая святых, посвятят только в тайны, связанные с беременностью «Матушки Смерти». Те же, кого в святая святых допустят, узрят «Беременное небытие» (то есть Небытие в Бытии) и причастятся тайн Небытия Абсолютного.
Создается закрытая структура. Цели — освобождение мира от советизма и коммунизма, освобождение России от тянущих ее черт-те куда окраин, населенных «чурками», модернизация России и обеспечение окончательного, глубочайшего вхождения России в Европу, то есть освобождение Европы от тысячелетней расчлененности, а России — от тысячелетнего «пикника» на европейской «обочине». Амбициозные цели? Безусловно! Но при всей амбициозности этих целей, при всей невероятной трудности их реализации и при всей масштабности последствий, порождаемых достижением этих целей, они по тем же параметрам (амбициозности, затратности и всемирно-исторической значимости) в подметки не годятся той цели, которая вдохновила Россию в 1917 году.
Построение коммунизма — это суперцель. И не всемирно-историческая, а сверхисторическая («из царства необходимости — в царство свободы»). Есть Злое царство этой самой Необходимости. И злое воинство, которое хочет сковать человечество целями эксплуатации, отчуждения, убиения высшего человеческого начала. А есть доброе царство, СССР. И мы — воины, сражающиеся за право человечества восходить, право человека обрести совершенно другое, неизмеримо более светлое Бытие. И самому стать при этом другим — неизмеримо более возвышенным, развитым, целостным.
Есть пролитая за победу Светлого царства кровь. Есть таинство присяги: «Клянусь сражаться до последней капли крови за наши светлые идеалы». Присягают один раз в жизни. Ибо, присягнув пролить свою кровь, ты символически вошел в братство, связал себя с братьями неразрывными узами.
Разочаровавшись в идее коммунизма, возненавидев эту идею, ты не уходишь в отставку, не пускаешь себе пулю в лоб. Ты никогда не очаровывался идеей коммунизма? Тогда твоя присяга — просто липа. А чему ты присягал? Ничему? Тогда ты чужд всяческой трансцендентальности. А если ты ей не причастен, то кто ты такой? Ты чужой в высоком мире! И в этом качестве чужака ты хочешь построить равноправные отношения с представителями Запада, которые в своем высоком мире никоим образом не чужие.
Карнавал, изучаемый (и моделируемый!) Бахтиным по заказу К-17 — это еще не Высокий мир. Но это, конечно же, ключ, открывающий дверь в мир высокий и невероятно зловещий. Бахтин, к примеру, входил в организацию «Телема», а значит, с высоким миром он был на дружеской ноге.
Человек по фамилии Бахтин может — с отвращением или с радостью — войти в любые отношение с шефом КГБ Андроповым и руководимой Андроповым закрытой элитной структурой К-17. Но К-17 нужен не просто человек Бахтин, а одноименный мыслитель. Который, будучи связан с высоким миром и вовлекаясь сам в проект К-17, не может не вовлечь этот проект в свой зловещий высокий мир. А, вовлекаясь в проект К-17, разрушающий чужое высшее начало (которому авторы проекта ранее присягали) и не имеющий своих связей с миром, равным по высоте идей миру разрушаемому, высокий мир Бахтина подчиняет себе К-17.