Кудеяров дуб

— Вот каков русский народ! Вот каков русский солдат! Невозмутимо слушавший ее доктор Шольте даже снимал очки от изумления.

— Черкешенка, человек иной расы, иных традиций — более чем горячая русская патриотка! Именно русская… Я ничего не понимаю!

— Я дочь своего народа! — гордо выкликала Женя, тыча пальцем в болтавшийся на ее груди бронзированный кулон с видом на Спасские ворота.

— Но какого народа? — вскакивал с места доктор Шольте. — Черкесского, русского или советского?

— Это безразлично, — надменно задирала голову Женя и удалялась.

— Ничего не понимаю, — повторял доктор Шольте, надевал очки и опускался в свое кресло.

— Обязательно запишите это мудрейшее ваше изречение, уважаемый герр доктор, — вихлялся перед ним Пошел-Вон, — и добавьте, что черкесский автор данной формулы тоже понимает ее не больше вас и что вообще никто ничего не понимает. Все это, безусловно, пригодится для вашего будущего философского труда.

— Менять коммунистический тоталитаризм на нацистский? Имеет ли это какой-либо смысл? — рассуждал, теребя бороденку, Змий.

— Этот сложный вопрос вы, безусловно, разрешите, забравшись первым в первый вагон первого отходящего на запад поезда и, конечно, захватив в нем лучшее место, уважаемый господин Земноводный. Так, кажется, именуется подкласс пресмыкающихся, к которому вы себя причислили вашим остроумным псевдонимом? — отвечал ему всюду поспевавший Пошел-Вон.

— Уйду с немцами. Я не самоубийца, — коротко, спокойно и точно формулировал свои соображения Котов.

— Дураков теперь мало стало, в концлагерях все ишачат, — продолжил их Вольский.

— А папочка решил оставаться. Он говорит, что докторам ничего не будет, потому что они всем нужны, — наивно вставила реплику проводившая теперь целые дни в редакции Мирочка. — Он говорит, что врач должен быть там, где он нужнее. А у немцев врачей достаточно.

Брянцев, знавший со слов доктора Шольте несколько больше, корректно молчал или высказывался очень неопределенно. Молчал и Мишка. Только брови его теперь были всегда сдвинуты. Думал должно быть, напряженно думал о чем-то, решал что-то в себе самом, в самых глубинах души.

— Гуси, обещанные вам Пошел-Воном, вами получены и израсходованы? — спросил перед русским Рождеством Брянцева доктор Шольте.

— Нет еще, но он не отказывается от своего обещания, раз его коммерция с вашей помощью удалась.

— Очень хорошо. Устройте редакционный рождественский вечер. Можно взять еще денег из фондов газеты, а о крепких напитках позабочусь я сам за счет пропаганды. Нужно поднять настроение сотрудников, а то оно падает.

— Нужно, — согласился Брянцев, — сделаем эту вечеринку в русский сочельник, когда и вы будете свободны. Идет?

ГЛАВА 32

Эту рождественскую вечеринку решили устраивать в помещении редакции. Большой кабинет Брянцева был как нельзя более подходящим. Там и оставшаяся от советского времени мебель, не только приличная, но даже шикарная, там и большая чугунная печка, и люстра с дюжиной лампочек. Оставалось лишь добыть пианино, посуду и скатертей, чтобы покрыть собранные из других комнат столы. Все эти сложные вопросы единым взмахом разрешил Пошел-Вон.

— Пир во время чумы! — вдохновенно восклицал он. — Неподражаемо! Пирамидально! Галла! С наслаждением беру на себя все хлопоты. Пианино? Перетащу его от моих одаренных кретинов. Тарелки, вилки, скатерти, словом самую элегантную сервировку доставит хозяин соседней столовой. Он же зажарит гусей, изготовит торт и все прочее. Милейший представитель великой армянской нации! Прямой потомок царя Карапета Великолепного, победителя Кира Персидского…

— Что вы врете, Пошел-Вон! — возмущался педантичный Котов. — Такого царя никогда не было.

— Во-первых, история мидян темна, что установил еще покойный Иловайский, а во-вторых, вам-то какое дело до царя Карапета?

Так и порешили. Наутро Брянцев был выселен в комнатку Котова и клеил там с ним макет рождественского номера, а в его кабинете хозяйничали Ольга и Женька, извергавшая на этот раз водопад своего красноречия на трудившегося в поте лица Мишку, переставлявшего тяжелые кресла, таскавшего столы и стулья из других комнат.

— Сюда станет пианино, — командовала она. — При этот диван в угол!

Мишка добросовестно уперся руками в высокую спинку дивана, на котором в часы редакционных совещаний усаживался десяток сотрудников, и, собрав все силы, напер. Диван скрипнул, покряхтел, но остался на месте, а ноги Мишки скользнули по паркету.

— Черт его сопрет! — вытер он выступивший на лбу пот. — В нем сто пудов.

— Пусти! Разве так надо, болван недоделанный! Надо сначала приподнять, а потом на себя тянуть! Я тебе покажу.

Обе створки двери распахнулись. В комнату, пятясь задом и дирижируя обеими руками, вступил Пошел-Вон.

— Легче! Дружно, доблестные сыны Сталина, защитники советской родины! Не заваливай набок! Это тонкий музыкальный инструмент, а не трактор производства Россельмаша! — командно покрикивал он.

Шестеро одетых в прорыжелые шинели и стеганки военнопленных внесли покачивающееся на веревках пианино и поставили его среди комнаты. За ними вошел немец-конвоир при штыке у пояса, но без винтовки.

Красноармейцы, тяжело дыша, стали вокруг пианино.

— Вшестером несли, а заслабели, — ни к кому не обращаясь, громко сказал Мишка. — Голод-то свое возьмет.

Пожилой костистый солдат мигнул ему седоватой бровью.

— А ты, сынок, хлебца нам не расстараешься? Хоть по кусочку бы? А?

Стоявшая молча Ольга метнулась к Мише.

— Сейчас же, сейчас же, — совала она ему ключ от квартиры, — бегите, Миша, к нам и заберите все, что найдете съестного. На полке хлеб, а радом с примусом в ящике холодец стоит… Он тарелкой прикрыт… Сейчас же! Бегом бегите!

Миша круто повернулся на каблуках и побежал к дверям.

— Шапку забыл, — снова повернулся он на бегу, — ну, да черт с ней! Здесь недалеко.

— Прогулка по свежему морозному воздуху всегда возбуждает здоровый аппетит. Не так ли, славные бойцы авангарда коммунизма? — вихлялся перед пленными Пошел-Вон.

Ольга молча, медленно подошла к нему в упор и, крепко упершись глазами в глаза, отчетливо выговорила:

— Если вы сейчас же не перестанете паясничать, Пошел-Вон, то я проломлю вам голову вон тем стулом. Ведь это же русские, русские.

— То-то и беда, что русские, — закивал головой костистый. — Армянам, какие с нами в лагере, свои всего несут, елдашам, там, грузинам — тоже. А нам, российским, хоть бы кто корку сухую бросил.

— Немцы, что ли, русским давать не разрешают? — спросила Ольга.

— Нет, зачем немцы. Они не препятствуют. Им что? Им без нужды, — ответил за костистого другой, молодой еще красноармеец с нависавшим на брови кудреватым белесым чубом. — Им выгода, когда пленного кто со стороны подкормит. Он тогда к работе пригодней… А то пухлых много… Тоже и тиф.

Примолкший Пошел-Вон вынул из кармана пачку немецких сигарет, отсчитал шесть штук и роздал пленным. Потом подумал, достал еще одну и дал ее немцу. Тот поблагодарил, рассек сигарету твердым грязным ногтем, вставил половину в мундштук и закурил от зажигалки, после чего передал ее пленным. Задымили и они. Немец уселся у жарко горящей печки и, как кот, расправлял нахолодавшиеся под жидкой шинелькой плечи.

— Украинцы, те иное дело, — заговорил опять костистый, — те действительно злобствуют. Как через Ростов нас гнали — мы-то на самом Дону взяты — так украинцы нас вели. Ну, русское население сочувствует, женщины больше, конечно, хлебца несут, а кто и сала даже… — эпически-спокойно повествовал пленный. — Так вот он, хохол этот, не токмо что передачу отнимет, а еще сапожищем ее в грязь затопчет, да бабам штыком погрозит. До чего же вредный народ, а православные тоже…

— Вера тут ни при чем, — загомонили разом, перебивая один другого, еще двое военнопленных, — кажная вера к добру наставляет. Во власти дело, в управлении. Все оно ихнее: переводчик, каптерка, вахмистр тоже из поляков…