Кудеяров дуб

Вокруг стола шла суетливая толкучка. Каждая хозяйка что-нибудь принесла, то на тарелке с каймой из розанов, то в глиняной чашке. Ольгунка распоряжалась, перекладывала, расставляла. Ее никто не ставил на это дело, но тоже как-то само собой вышло, что все женщины, в обычное время завзятые спорщицы и «протестантки», теперь молча и беспрекословно подчинились ее авторитету, лишь изредка подавая сами советы. И то неуверенно, даже просительно.

— Зеленым лучком, а не репкою помидоры-то посыпать было бы антиллигентнее?

— К творогу сахар нужен, а нет его. Значит, мед к творогу ставьте.

Полчаса пролетели незаметно, и по дороге, но теперь уже в обратном направлении, снова задымились клубы пыли.

— Вертаются! Ишь, на машинах как быстро скатали!

Завернув на двор, офицер что-то крикнул. Передовая машина сделала заезд и стала. Солдаты упруго спрыгнули с седел и из кабин.

— Смотри, пожалуйста, — удивился Середа, — оружие в корзинки кидают.

Солдаты действительно сбрасывали ремни автоматов и, расправляя затекшие ноги, шли гурьбой к столу.

Долговязый офицер прошагал прямо к Брянцеву и представился:

— Зондерфюрер Шток. Мы можем пробыть здесь не более пяти минут. Пусть солдаты съедят что-нибудь, но не садятся, — сказал он громко, обращаясь уже к ефрейтору.

— Могу вам предложить? — пододвинул к немцу налитую рюмку Брянцев.

— А вы сами? Давайте выпьем вместе за скорое окончание войны, за мир, за дружбу!

«Отравы боится», — подумал Брянцев, наливая себе в чашку. Но немец, не дожидаясь его, вытянул свою рюмку мелкими глотками и потянулся к рдевшим на большом блюде помидорам.

— У русских хороший обычай: сначала выпить, а потом съесть. Это усиливает аппетит. Впрочем, на войне аппетит не всегда приятен, — засмеялся он.

«Удобный момент заговорить о продовольствии», — подумал Брянцев. — Как поступить с выдачей населению продуктов питания? — начал он. — Ведь вы знаете, что мы жили в системе государственной экономики. Скот, например, государственный, да и хлеб тоже, — завел он издалека.

— Война ломает все системы, господин учитель, — перебил его эондерфюрер. — Ваш вопрос излишен, но русские нам часто его задают. Конечно, берите, что надо, и пользуйтесь. Это совершенно ясно.

— Можно ли получить от вас письменное разрешение?

— Квач! — засмеялся офицер. — Какое разрешение? Как могу дать вам его я, не имея на то приказа? Берите и ешьте! Это — война. Потом прибудет гражданское управление и всё войдет в норму, порядок. А пока — война, война, господин учитель, и в прошлом, кажется, тоже офицер. — Но что это? Пожар? Смотрите! — указал он на дом, занимаемый Капитолинкою, от крыльца которого вздымались змеями огненные языки. — Распорядитесь тушить!

Но Брянцев не успел сказать ни слова, как Середа, зоотехник и Мишка разом понеслись к огню. Однако, столкнувшись с бежавшей оттуда Анюткой, и поговорив с ней, повернули назад. Все они чему-то смеялись.

— Вот стерва, как в один момент обернулась! — грохотал Середа. Ну, и ловка! Своего не упустит!

Обогнавшая мужчин Анютка повалила, как из мешка:

— Что делает, что делает — сказать невозможно! — сыпала она, поправляя сбившийся платок.

— Да кто она? Говори толком! — прикрикнул на нее Брянцев.

— Она же самая, Капитолинка…

— Она огонь запалила?

— И валит и валит в него, как попало.

— Чтоб тебя черт, — рассердился Брянцев. — Что валит? Зачем огонь?

— Книжки валит и патреты. Прямо ворохом насыпает! А сама все причитает. Разбойники, кричит, людей обманывали и других себе пособлять заставляли! Всякие там слова.

— Ничего не понимаю.

— Не сразу и поймете, — хохотал подошедший зоотехник, — активистка наша стопроцентная на сто градусов, то есть даже на все сто восемьдесят переворачивается. Что, думаете, там горит? — махнул он рукой на разраставшийся дым. — Все основоположники во главе с самим «хозяином». Горючего хватает! У нее ведь все подписные издания были. Ишь, Марксы-Энгельсы как полыхают!

— Патрет Сталина на самый верх установила, — перебила его Анютка, — прямо в рыло ему плюет. А сама…

— Не то еще увидим. Она, глади, опять в начальство словчится проскочить, — хрипел Середа. — Только мы теперь по-иному дело повернем.

— Это население сжигает книги Маркса и Энгельса, — коротко объяснил немцу Брянцев.

— И хорошо делает. Ну, до свидания, — протянул немец руку и одновременно резко выкрикнул команду.

— Пропуск в город у него попросите, — теребил Брянцева сзади Мишка. — Пропуск мне очень нужен.

— Может ли получить у вас пропуск в город вот этот студент? — догнал немца у машины Брянцев. — Он живет там.

— Какой пропуск? Зачем? — крикнул тот с зафыркавшей машины. — Пусть идет домой. Но лучше до темноты, иначе может быть задержан патрулем! — кричал он уже с ходу.

— Значит, я потопал, — подтянул пояс Мишка, когда Брянцев перевел ему ответ. — Времени терять нечего, а то не добегу до захода — на самом деле зацепят.

— А зачем вам в город, Миша? — вмешалась Ольгунка. — Оставайтесь здесь. Сейчас и мы есть будем.

— Да, будем, — подтвердил и Брянцев, разом ощутив сжигавший его желудок голод. — Вот видите, сколько на столе осталось. А мы весь день не ели. Ешьте, — угощал он Мишку, набив и себе рот.

— Некогда, Всеволод Сергеевич! Вот разве на дорогу кусок хлеба прихвачу. Некогда! Надо.

— Зачем надо? — допытывалась Ольгунка. — Ничего вам там не надо.

— Надо, Ольга Алексеевна, — решительно заявил Мишка и вдруг густо покраснел до самого верха оттопыренных ушей. — Надо. У меня там неотложное дело.

— Знаю я это дело, — хитро засмеялась Ольгунка. — Оно в малиновом берете ходит. Ишь, как покраснел! Никуда не убежит ваше дело. Его папа-мама от своего домика не двинутся.

— Вы уж выдумаете, — совсем смутился Мишка. — И ничего не это. А другое дело. Пока! — торопливо зашагал он к дороге.

ГЛАВА 11

Знакомство и даже дружба Миши Вакуленко с Брянцевыми начались совсем незаметно и для него и для них.

Во дворе жакта, где жили Брянцевы, в углу между колодцем и мусорной свалкой, стояла какая-то развалюшка, должно быть остатки дровяного сарая бывшего владельца. Крыта она была железом, положенным на обрезки каких-то тоже железных прутьев, почему эту крышу и не растащили на дрова в течение всех двадцати пяти лет счастливой жизни под солнцем коммунизма. Окон в ней не было, дверь же, конечно, сгорела в чьей-то печке в какую-то морозную зиму.

Вот этот буржуазный пережиток и привлек к себе внимание первокурсника Вакуленко, когда он, окончив колхозную десятилетку, переселился в областной университетский город. Получить разрешение на ремонт за свой счет веселому Мишке было нетрудно, тем более что председательница домкома — крикливая баба лет за сорок — благоволила к юнцам, особенно круглолицым и кудреватым, а Миша обладал обоими этими качествами.

Ремонт производил он единолично и закончил его в одну неделю. Как и откуда добывал студент нужные материалы, какие-то обрезки фанеры, сучковатые слеги, ржавые, погнутые гвозди было известно только ему самому, но все это снабжение протекало без перебоев, и лишь с известью для штукатурки получилась некоторая неувязка. Едва начав штукатурить, Мишке пришлось прервать работу и проследовать с пришедшим милиционером на стройку близлежащего маслозавода. Однако и этот этап был им пройден, очевидно, благополучно, так как вернулся он уже в одиночестве и в самом радужном настроении, а, проходя мимо окна домкомши, даже подмигнул ей:

— Ничего! С каждым человеком можно договориться. Главное — психологический подход! К тому же всего полмешка, да еще извести, а не цемента. Точка!

В дождливый осенний день, когда Ольгунка, чертыхаясь, тянула на ослизлой веревке ведро из колодца, Мишка в одной рубашке выскочил из своего обновленного пережитка буржуазных времен и выхватил у нее веревку.

— С чего вы? — ощетинилась на него Ольгунка. — Сама вытяну. Чертова жизнь проклятущая, — попыталась перехватить у него веревку, но Мишка легонько отвел ее руку, ловко выхватил ведро из почти развалившегося сруба и, шлепая по грязи, понес его к дому.